Илья муромец выходит на свободу краткое содержание

Dating > Илья муромец выходит на свободу краткое содержание

Download links: → Илья муромец выходит на свободу краткое содержание → Илья муромец выходит на свободу краткое содержание

Тридцать лет сидит он сиднем и не может подняться, потому что не владеет ни руками, ни ногами. Эх, как из лесов, эх, как из полей Солеталися к Илейке птицы малые К шестку, горшку на заварушечку, Приносили по зерну белояровому, И за тем горшком собрались кружком Воробейки, соловейки, жавороночки, Быстры ласточки, все касаточки, И запаривали, и заваривали, Заправляли, солили, перемешивали… Вот она, вот она, каша масляная!

А старцы опять его спрашивают: — Ну-ка, Илья Муромец, скажи теперь, много ли в тебе силушки? Опасаясь, как бы не вышло беды, князь советуется с боярами, кого им послать за Ильёй Муромцем, чтобы пригласить его на пир. Да не дается Илья Муромец — направо-налево рубит, так что головушки басурманские словно мячики катятся. Птица стала ему почти родным сыном. Как пришел Илья на прошлогодний пал, Там торчали пеньки обгорелые, Навалились деревья почернелые. Поэтому и прозвали его Муромцем. И всем отлично известно, кто такой Илья Муромец. Тридцать лет сидит он сиднем и не может подняться, потому что не владеет ни руками, ни ногами. И твоя тебе воля куда силу девать: На крестьянское ли дело, на другие ль труды, На бранные ли битвы-подвиги… Если сильные витязи пойдут на тебя, Бейся-ратися, с кем ни встретишься: На бою тебе смерть не писана, Коли смерти в глаза будешь смело смотреть, Коли робкою думой не унизишься! А свершилось то во городе во Муроме, А содеялось в селе Карачарове, У крестьянина, у чернопахотника, У того ли у Ивана Тимофеевича, У свет Ефросиньи Александровны Появился-родился желанный сын. Тогда Илья Муромец увозит разбой­ника в поле и срубает ему голову.

Люди рассказали, что в Киев ведут две дороги: длинная и короткая. » «Не приму я ваш поганый закон! Князья-бояре черниговские и мужики черниговцы просили его сделаться воеводой в их городе, но Илья отказался от этой чести и попросил указать ему кратчайшую, «прямоезжую» дорогу в Киев, к.

Результаты поиска по запросу: онлайн былина илья муромец выходит на - Девки все испугалися, По углам поразбегалися. Загрохали тараны стенобойные, Загудели камни осадные, Засвистали там стрелы летучие, Застонали те стены каменные, Загремели ворота чугунные.

ИЛЬЯ МУРОМЕЦ Богатырские былины Редактор Э. СМИРНОВА Художественный редактор М. ТАИРОВА Технический редактор И. КОНКИНА Детство Зажглась-загорелась, в небе вспыхнула, Синим светом засияла серебрянка-звезда, И горит она, и разгорается, Огнем-заревом воспламеняется Над полями, над лесами, выше горных вершин, Ярче месяца, жарче солнышка. Нет, то не звезда ярче месяца, Не огнистая зажглась жарче солнышка, Народился, воссиял на святой Руси Не царь, не князь — богатырь молодой. А свершилось то во городе во Муроме, А содеялось в селе Карачарове, У крестьянина, у чернопахотника, У того ли у Ивана Тимофеевича, У свет Ефросиньи Александровны Появился-родился желанный сын. Был он долго ждан да на радость дан. На крестины, на веселье на радостное Созывал Иван Тимофеевич Дорогих гостей со всех волостей, Еще в крестные к сыну он позвал-посадил В кумовья себе Микулу Селяниновича. Повивальная бабушка Таланиха Меж гостей дорогих разговор ведет, Во застолицу желанных на обед зовет: «Уж вы, гости дорогие, честно-славные, На Илейкину на кашу вы пожалуйте! Наш Илеюшко, большой хозяюшко, На веселье себе собирал-сокликал Соловьев-свистунов, воробьев-прыгунов, Да чижей, да стрижей, да скворцов-молодцов, Вертуниц-синиц, быстрых ласточек. Эх, как из лесов, эх, как из полей Солеталися к Илейке птицы малые К шестку, горшку на заварушечку, Приносили по зерну белояровому, И за тем горшком собрались кружком Воробейки, соловейки, жавороночки, Быстры ласточки, все касаточки, И запаривали, и заваривали, Заправляли, солили, перемешивали… Вот она, вот она, каша масляная! Что ж вы, гости дорогие, что не кушаете? Каша стынет-холодеет — не закисла бы! » Тут Микула говорит Селянинович: «Есть куда у гостей и возить, и класть, Есть что возить от хозяина. Только нечем возить — ни телег, ни возов! » «Непонятлива я, свет Микулушка: Про какие телеги ты толкуешь мне? Ах, да… Вот, да… Догадалася… Я заказ, я для вас, я исполню тотчас: Принесу я вам тележки бесколесные. Закуплю я вам лодки безвесельные, Заготовлю я вам санки бесполезные. Только, гости мои, не пусты кошели Припасите, потрясите серебром над столом, Эту снасть вы у нас себе повыкупите! » Приносила тут Дарья Таланиха Ложек полное решето на стол. Стали гости шуметь да деньгами звенеть, Стали ложки выкупать да Илюшу величать. Кто грош, кто два, кто алтын серебра, А Микулушка Селянинович Золотым рублем откупился он, Чтобы выстоял крестник, вырос сильным Илья. От горшка к потолку пар столбом валит. Каждый гость свой привет в свой черед говорит: «Как на поле под вечер ложится туман, Так и счастье-талан — на Илюшеньку! » «Мы — за ложки, на кашу; ты — на ножки, Илья! Нам бы весело гостить, тебе — крепнуть-расти! » По окружью идет по застольному Чаша полная зелена вина. Доходила она до Микулушки. Принимал ее Селянинович, Он творил-говорил пожеланье-привет: «Дорогой мой кум Тимофеевич! Дай-ка бог тебе возлелеять сынка, Воспоить, воскормить, на коня посадить! » Тут на эти слова на Микулины Как крикнет Илья, как зыкнет Илья, Дескать, дайте коня да скорей для меня! » А Микула вина не допил до дна, Недопиточком он плеснул в высоту: «Зелено вино, к потолку лети, Каплей ты с высоты книзу на пол не кань! Так, Илейко, и ты млад высоким расти, На счастье себе и на радость нам! » Тут воскликнула Дарья Таланиха: «Ай вы, гости вы гости, позабывчивые: Роженицу-то нашу позабыли совсем: Она кушать-есть за двоих должна! Так и нужен тут зуб не простой, золотой! Надо, гостюшки, позолотить зубок! » Гости щедрые опять пораскошелились. Зубы вызолотили, кашу выхлебали — Вон посуда везде, и пуста, и чиста, Чтоб Илья молодой да не вырос рябой. Появился пирог во всю избу широк. Вот пир во всю ширь раздаваться стал. Веселенье красно, да в избе тесно. С тесноты из избы гости вышли во двор, Стало тесно во дворе, они — на улицу, Стала улица тесна — за околицу! Веселее всех Микула Селянинович был: Он пел, плясал, как топориком тесал, Хитромудрые коленца выкидывал. Да шутками, прибаутками Всех гостей дивил, весь народ веселил: «Эх щука шла-спотыкалася! Устюшкина мать собиралась умирать. Ей гроб тесать, а она — плясать! » Кум в пляс идет — вся земля гудёт. На аршин под каблук прогибается. Из-под ног от сапог — топоток-стукоток Вырывается, рассыпается. Тут и бабка Таланиха не выдержала, На круг плясовой она повыскочила: «Пошла плясать по соломушке, Раздайся, народ, по сторонушке… Уж как топну я, проломись, доска! Проломись, доска, провались, тоска! И шумит, и гремит, частый дождик идет, Еще кто меня младешеньку до дому доведет! » И шумит, и гремит праздник плясками, Праздник песнями загусельными По деревне, по селу за околицей, По полям, по лесам, по зеленым лугам. Это празднует весь народ кругом, Веселится на родинах на Илейкиных. Воссияло на небе солнце красное, Высоко поднялось, высокошенько. Против солнца леса стоят дремучие, Супротив лесов — степь ковыльная. Из-за лесу, из-за рек, из-за синих гор Выходил Микула да со крестничком На простор степной со трехлетком Ильей, Проносил он его по родной стороне, Да показывал Русь молодому Илье: Он и — Новгород, он и — Киев-град, Он и — Днепр-реку, Волгу-матушку. В полуденный час, по ковылю во степи Вот идет он, Микула Селянинович. Как на правой руке у него Илья, В левой рученьке — посошок-батожок, А за поясом висит сумочка. Захотелось Илье на земле побывать, По траве-мураве походить-погулять. Опустил его Селянинович, А суму положил на дороженьку, Передвинул посошком на обочинку. А когда Илья понатешился, По коврам травяным понабегался, Взял Микула его снова на руки И пошел вперед во далекий обход, Да про сумочку ту и позабыл свою. В это время на ту на просторину Выезжал на коне Колыван-великан. Колыванов конь — выше дерева он, Колыванова головушка со шлемом в облаках! Едет, едет Колыван, прохлаждается, Потешается, похваляется: Еще с кем бы ему, да на чем бы ему Неуёмною силою померяться? Ах, по жилушкам льется силушка, Живным живчиком переливается. Тяжело от нее, как от бремени. Говорит тогда Колыван-богатырь: «Кабы тягу мне да земную найти, Мать — сыру землю повернул бы я! » Под хвастливый задор в неурочный час Эту похвасть ты, скорый похвастень, На беду себе тут повыхвастал. А повыхваставшись, великан Колыван Понаехал на ту на мужичью суму. Глянул он на нее да погонялкою На ходу с коня и подпихнул-подтолкнул. Но сума ни на волос не сподвинулась. Осадил коня, оглядел богатырь. Вот копьем он в суму упирается, И туда, и сюда ее подталкивает. Но сума все лежит, не подвигается. Он с коня к земле пригибается, Он перстом под суму подбирается. Но сума все лежит, не сворохнется, От земли ни на лист не отделится. Всей рукой Колыван ее ухватывает, Рвет, сдвигает, а все неподвижна она, Будто в землю вкоренилась, во сырую вросла! Распрямился Колыван, сам отчаялся: «Много езживал, много видывал Я по белому свету, я по всей земле, А на чудо на такое не наезживал, А такого ли дива я не видывал: Ох, мала, невелика эта сумочка, А не сдвинуть мне, не поднять ее Никакой моей силой богатырскою! Это как так не сдвинуть? Это как не поднять? А возьму ж я суму, от земли подниму! » И слезает Колыван со добра коня, Оберучь1 за неподвижинку хватается. Вот уж он над ней поднатужился, Пособрал свои силы, потянул-рыванул И по щиколотки в сыру землю увяз. Он качком, он рывком — не дается сума, Ничуть она не поднимается, Хоть на волос бы с места — не сдвигается. Уж на лбу у Колывана пот повыступил. На второй након 2 принимается он, Надрывается, из сил выбивается, Но не сдвинуть суму — хоть убейся — ему… Ноги дрогнули, сердце ёкнуло, Потемнело в глазах у Колыванушки, Не с досады ли слезы брызнули? И на третий након напрягается он, Что есть моченьки суму обхватывает… Через силу, через мочь приподнял он ее, На срыв, на надрыв отделил от земли Ниже пояса да повыше колен. По колено увяз в сыру землю он. По белу лицу уж не слезы, не пот, Уж не слезы, не пот — ала кровь течет… Как на ту пору, на то времечко Спохватился Микула Селянинович, Что забыл он. И вернулся Микула, он пришел-поспешил К позабытинке на обочинке. И глядит он, и видит диво дивное: Великан-богатырь возле сумочки По колени — в земле, сам лежит без сил, Кровь струями на лице пролилась-запеклась. Великанов конь над ним ржет стоит. Вопрошает великана Селянинович: «Кто такой ты, матерой богатырище? » «Я — могучий степняк богатырь Колыван! Я при жизни не знал супротивника, Воевал-полевал в удовольствие. А теперь погибаю от притчины1! » 1 Притчина — неожиданное бедствие. «И для ради чего ты полевал-воевал? Для какой, для чьей правды-истины? Для какого дела-славы для великого? » « Что за правда такова? Воевал я ради силы своей, удали, Чтоб над слабыми мне потешиться, Над побитыми да повысмеяться, Над поверженными повеличиться! И дань собрать, и себя напитать! Напитал я в теле силу непомерную, Неуёмную, неутоленную. А и стала она мне тяжким бременем. Говорил я тогда самому себе: «Кабы тягу мне да земную найти, Повернул бы я землю на крут поворот! » «И для ради какой правды-истины Повернул бы ты землю на крут поворот? » «Что за правда твоя? Это — дань ли? Я без истины сыт, я без правды силен, И могуч, и велик, и богат, и счастлив! Только мука одна одолевала меня, Что не знал я, куда могуту мою деть! » «А на что, великан, и богач, и силач, Ты потратил теперь могуту свою? Или землю повернул ты на крут поворот? » «Посмеялася надо мной судьба! Уж не землю, а сумку эту малую Я не смог ни посдвинуть, ни свернуть, ни поднять. Чуть повыше колен приподнял я ее, Так прощаюсь зато с белым светом теперь! » Подходил тут Микула Селянинович, Сумку брал-поднимал он одной рукой. Встрепенулся, привстал великан Колыван, Он глядит и не верит глазам своим. «А кто ты есть, добрый молодец, Что ты носишь в своей этой сумочке? » «Я — крестьянин, Микула Селянинович, Я в ней тягу земную при себе ношу! » «Отчего ты, Микула Селянинович, Носишь тягу земную, не надсадишься? Чем сильнее ты супротив меня? » «Я знаю свою правду-истину: Не в боях она, не в битвах-сеченьях, Не в победах ратоборных-кровавых она, Не в величествах над поверженными, Не в потехах-забавах да над слабыми; Но ращу, но питаю-возлелеиваю Я вселенское древо животворное, От него и — жизнь-бессмертье человечеству, Я хлеб ращу, я народ кормлю, Людям счастье несу, не обездолицу! Оттого я никогда не обессилею, Как ты обессилел на бесславных делах! » Опечалился, пригорюнился Богатырь Колыван и затих совсем. На глазах он стал горой каменной. И над страшной над этой над гибелью Все раздумывал Микула, приговаривал: «Молоденек ты, несмышлен, Илья, А осмыслить тебе это надобно бы. Перед этой судьбой в этот час роковой На завет на такой на всю жизнь положись: Кем бы ты ни стал, что ни делал бы, Не пекись о корысти своей, выгоде, А берись, Илья, за такие дела, Чтобы славные были да великие, Чтобы всем от них было радостно, Чтоб не ты собой, а только люди тобой По делам бы гордились по великим твоим! Вот тогда ты любую тягу вытянешь, Не погибнешь ты, не сорвешь своих сил, Как погиб-сорвал силован Колыван! » Ко крестьянину Ивану Тимофеевичу В дом беда-лихота заявилася. Спасу нет от нее, нету убереги: От болезни злой, от хворобины Отнялись у Ильи белы рученьки, Омертвели у младого резвы ноженьки: Как чужие лежат, не ворочаются. Ты зачем пришел к нам, недобрый час? Ты откуда заявилося, безвременье? Что за ветры унесли наши радости? Что за вихори развеяли веселье у нас? Вон сиднем сидит, вон лежнем лежит, На него народ поглядит, пройдет; Поглядит, пройдет, тяжело вздохнет. Если б знал Иван Тимофеевич, Если б ведала Ефросинья-свет, Что бажёное 1 у них дитятко Все бессилье свое да все слабости Отбессилит, отбудет в молодых годах Навсегда, на всю свою долгую жизнь, Прежде сроку они не состарились бы, Белым иньем волоса не подернулись бы. На работу Иван Тимофеевич В поле чистое собирается. А Илейко сидит, дожидается. Он сидит, он глядит, он отцу говорит: «А меня на коня ты возьмешь, повезешь? » «Как же мне да тебя оставлять да не брать? Без тебя у меня работенка стоит, Лошаденка в бороздке спотыкается, А бороздка кривая получается! А с тобой у меня все горит да кипит, И лошадка быстра и бороздка пряма! » Пашет землю Иван Тимофеевич. Сын на пашне сидит, за отцом он глядит. Говорит сын отцу о предбудущем: «Как я вырасту вот такой большой, Научусь ходить, буду сам пахагь! » «Что о том и говорить! Будешь поле пахать, а я, стар, — отдыхать, Кости дряхлые греть-лежать на печи! » «А грачи те, они и за мной побегут? » «Ну а как же иначе? Без грача, Илья, земля не пашется! » И ведет свою борозду пахарь Иван, А за ним грачи деловитые Бороздой идут да вышагивают, Через камушки перескакивают, Червяков выбирают, выклевывают. И совсем человека не боятся они. Тут бы встать, побежать по бороздочке, Да грача бы поймать да в руках подержать… Исцеленье Год за годом идет, как разлив-ледоход, За неделею неделя, как река, течет, День за днем утекает, как ручей, журчит. Остарел Иван Тимофеевич, Одряхлела Ефросинья Александровна, Изжилась, обеднела, оскудела семья: Вереи у ворот покосилися, А избенка набок покривилася, Подломилися стропила с подстропильниками, Кровля-крыша да провалилася. На работу — готовить поле-пал 1 под соху Уходил Иван с Ефросиньей-свет. У окошка в избушке, на лавице, Недвижим, одинешенек Илюшенька. Он лежит, он свою думу думает. Непродумна она и мечтами полна. И крылаты мечты, даленосны они. На мечте к высоте хорошо возлетать, Да вертаться назад из мечты — сущий ад! Вдруг Илья слышит крик, богатырский зов… Встрепенулось ретивое, запостукивало, От того ли богатырского от покрику Занялась душа, заволновалася: « Ай же ты, молодец Илья Муромец! Гы вставай, открывай тесовы ворота, Ты пускай калик перехожих в дом! » Еще медлит Илья — это сон или явь? Это сон ли, виденье ли светлое? От него душа возволновалася, Сердце радостно вострепеталося, 1 Поле-пал — поле, подготавливаемое к пахоте после сожжения леса. А призывный клич с новой силой гремит: «Встань! Выходи, открывай тесовы ворота! И впустил Илья перехожих калик. Заходили калики к Илье ладком, Становилися перед ним рядком, Доставали три чарки золоченые, Наливали питья в них медвяного От пчел с цветов да с лугов, да с лесов — В нем вся сила земная исцелительная. Подавали питье Илье Муромцу: «Ты испей, добрый молодец, мЯленечко, Не побрезгуй ты меду каличьего! » Принимал-выпивал угощенье Илья. Расходилася кровушка по жилочкам. Уж такое ли веселье поднималось в душе, Уж такие ли мысли зазвенели в голове, Уж така ли радость пала на сердце… А калики вторую еще чарочку Наливали, подавали, сами спрашивали: «Что почувствовал ты, Илья Муромец? » «Ах, что со мной — диво дивное: Руки-ноги мои возрождаются, Да живой живиной наливаются, И здоровьем и крепостью полнятся! » А калики и третью еще чарочку Наливали испить Илье Муромцу. «Что ты чувствуешь, Илья Муромец? Нет во мне, больше нет ее, Этой боли-тяготины хворобистой… Ах, любо мне, любо-весело, На душе светло, думе радостно! » «Возродись, добрый молодец, силою И телесною и духовною! Да не будет тебе немощей, болезней, хвороб! Ты иди на Карачагу на реченьку, Зачерпни, принеси ключевой воды! » Восставал Илья, не замедливал, Расправлял-выпрямлял тело белое, Шел-спешил на Карачагу за водой на реку. Из ведерышка калики напивалися, Да Илье отдавали, заставляли испить. «Ну каков ты теперь, Илья Иванович? » «Да таков я, таков — хоть на десять мужиков, Хоть на десять борцов хватит силы во мне! » И еще калики пили ключевой воды, Сами пили и давали Илье испить. «А теперь что с тобой, добрый молодец? » «Силу чую в себе, что вот ежели мне Был бы столб в земле да кольцо в столбе, За кольцо бы за то ухватился я, Весь бы мир тогда повернул вокруг! » Спохватились калики перехожие: «Ай, неладное дело мы соделали — Не нужна тебе, Илья, такая силушка! » И на третий након пили странники, Третий раз Илье подавали испить. «Что с тобой теперь, Илья Муромец? » «Во мне силушки — половинушка! Хватит, Илья, с тебя и этого! Будешь силен ты и могуч человек. И твоя тебе воля куда силу девать: На крестьянское ли дело, на другие ль труды, На бранные ли битвы-подвиги… Если сильные витязи пойдут на тебя, Бейся-ратися, с кем ни встретишься: На бою тебе смерть не писана, Коли смерти в глаза будешь смело смотреть, Коли робкою думой не унизишься! Не вступай только, помни, добрый молодец, Со могучим тем Святогором в бой: Через силу его носит мать — сыра земля. Не ходи с Краснояром состязаться еще, С ковалем-кузнецом тем булатинцем: Он судьбы кует человеческие. И не бейся с Микулой Селяниновичем: Его любит сама мать — сыра земля. Не ходи и на Вольгу Всеславьевича: Он не силой возьмет, так мудростью, А не мудростью, возьмет хитростью! » Как сказали калики, так пропали они. Вышел млад из избицы на улицу, И в поля, и в леса, там веснилась весна По кустарничкам, по проселочкам, Весна тихая, зелень робкая. Как пришел Илья на прошлогодний пал, Там торчали пеньки обгорелые, Навалились деревья почернелые. Буераки, овраги, да рытвины, Да пеньки, да коренья, да ямины. Таковую лесную неудобицу Под раздольное поле чистое Расчищал Иван Тимофеевич С Ефросиньей-свет Александровной. Тяжела работенка — не для старых она! Старички уморились, поумаялись, Пообедали, отдохнуть легли. Не тревожил, не будил Илья родителей, Принимался он сам за работу один. Он пенье-коренье все повытаскал, Он дубье-колодье да повырубил, Раскоряги добрый молодец повыворотил, Пособрал, стаскал да в валы поклал, Все каменья-кременья стеной сложил, Буераки, овраги да рытвины Все ровнешенько Илюшенька повыровнял, Приработал всю работу многодельную, Только сам-то Илья не уработался, Еще больше на дело раззадорился. И пошел он на помощь к соседушкам. Там берет он лесину-колодину На длину длинну и на толст толсту, На катках такову не повыкатишь, Тащить волоком — не повытащишь, Сколько поту прольешь — поумаешься. А детинка за вершинку ухватывает, Как тростинкой, колодиной размахивает, И летит она, колода, через поле на край! Было дела-работы что на долгий год, Переделал все дело млад за малый час. Был пал во корягах буерачистый, Стало полюшко — оно ровным-ровно, Велико и гладко — хоть яичком кати, На огляд-то оно неоглядное, На обход-то оно необходное! И на том богатырь не умаялся. Как вернулся он ко домику отцовскому, Из земли вереи повыламывал, По бревенышку домишко порастаскивал, Пыль, сухое гнилье он по ветру пустил, Все остаточки он на свал пометал. Уходил Илья во дремучий лес, Выбирал там сосеночки жаровые, Нарубил-навалил их на новый дом, Навычищивал бревен на целый двор, Строю1 пучьями понасвязывал, На дворину, домой все повыносил. Долго млад тут не думал, не откладывал, За топорик принимался живехонько, Сел на бревнышки, начал тюкать-тесать, Полетели, словно брызги, вокруг щепочки. Не успели люди добрые опомниться, Глядь, хоромина готова у Илюшеньки! Прибегали с работы отец с матерью. Видят — новая постройка-строеньице: Крыша-кровля, узорная обделочка, 1 Строй — строевой лес. По князьку, по верхушке борзый конь бежит, Еще выше на столбушке петушок поет, На окошках — резные наличники. Перед этой удивительной устроиной Сын Илья здоровехонек разгуливает, Громко песни поет, соловьем свистит! В добром молодце сила расходилася, Молодые мечты разгорелися. И пошел на совет он ко крёстному, Ко тому ли ко Микуле Селяниновичу. Говорит Илье крестный батюшка: «Не тебе ли, Илья, стать за светлую Русь? Знать, на то твоя сила благодатная! Выходи ты, Илья, на проезжину, На большой на большак, что за Муромом, Покупай ты у первого встречного Немудрящего жеребеночка. Ты пои, ты корми, ты лелей его. А пройдет поры-веремени три месяца, По три ночи жеребчика зануздывай, По три росы жеребчика выкатывай, По трем лужкам его выезживай, Подводи тогда ко тыну ко высокому. Если станет жеребчик через тын скакать, В ту и эту сторонку перескакивать, Поезжай на нем куда ни вздумается: Будет он тебе служить верой-правдою. К Краснояру, моему братцу родному, Отправляйся за доспехами военными, От него — ко Святогору на выучку. И тогда становись ты защитником От злочинных врагов за святую Русь». Выходил красным днем добрый молодец На широкую путину что на Муромскую, Повстречал мужичка с жеребеночком И купил у него жеребенка того, Покупал, не стоял за ценою Илья, Хоть и был тот недолеточек косматенький, Захудаленький бурый бурушка. Как жеребчика приводил Илья, Становил, кормил по три месяца. Вырос маленький жеребчик, стал конем-жеребцом. По три ночи Илья выводил его, На трех лужайках его выезживал, На трех росах его выкатывал, Подводил и ко тыну ко высокому. Тут и стал конек через тын скакать, В ту и эту сторонку перескакивать. И садился тогда на коня Илья, К Краснояру-кузнецу направлял свой путь. И до гор доезжал он до Сиверных. Под горою там дерево ветвистое. А под деревом стоит кузница, А во кузнице шумно мех гудит, От того от меходува синь огонь горит, Раскаляет булат добела, досветла. Возле горна-огня Краснояр стоит, Он стоит, гремит звонким молотом. Под ним наковальня, будто речь говорит, А под наковальней подземельный плотик Содрогается, потрясается. Не откладывал дела Краснояр-кузнец, Принимался тотчас за работушку. Отковал он шлем, латы медные, И кольчугу, и копье долгомерное, И колчан, и стрелы каленые, Одного не смог отковать кузнец — Из оцела 1 для Ильи да меча-кладенца. Говорит тут Краснояр Илье Муромцу: «Не печалься ты, добрый молодец, Отправляйся на горы Святогорские, Там найди Святогора могучего. Свой меч-кладенец передаст он тебе. А ковал тот меч я, кузнец Краснояр! » 1 Оцел — сталь. Илья Муромец и Соловей-разбойник Уезжал-то Илья мужичонкою, Неотесанной деревенщиной, А вернулся домой добрым молодцем, Во доспехах богатырских славным витязем. На Илюшеньке латы поблескивают, Во кольчуге колечки позвякивают, Золоченый шлем посвечивает, На локте у Ильи висит палица, Булава-боевица булатная, А на левом бедре — богатырский меч, А как в правой руке у него копье. Стал просить Илья своих родителей, Чтоб пустили его богатырствовать… Отец сердится, сын упрямится, Мать плачется, причитаючи: «Не отпустим тебя в битву грозную! Оставайся при нас нашу старость беречь, Хилых-немощных стариков кормить. Как умрем, тогда волю снимем с тебя, Поезжай куда ни захочется! » Говорил-просил сын родителей: «Для того ль еще Святогор-богатырь Передал свой дух богатырский мне, Для того ль свой меч мне дарил, завещал От врагов хранить Русь светлую. Для того ль во мне сила гордая Тридцать лет сильнела и дозрела она, Чтоб за маменькиной юбкой прятаться? Мне не для чего удаль буйную Зарывать-терять во сырой земле. И душа горит и сила просится: Дайте мне благословенье родительское, Не ломайте мне волю молодецкую! » И вздохнул отец. Приклонилися, прослезилися, Да уж сыну Илье не перечили, Погодить семь дней только выговорили. Как срок прошел, так Илья — во двор! Выводил он коня да осбруивал. Вся-то сбруя во серебряных бляшинах, Золотые на бляшинах оправины, На оправинах — камни-яхонты. А не ради щегольства молодецкого, Ради темной, ненастной ноченьки. Испытал Илья свою палицу, Доставал-начищал долгомерно копье, Наточил-навострил Святогоров меч, Заменил-обновил тетиву на луку, Закалил-оперил тридцать три стрелы, Постучал Илья о богатырский щит: Богатырский щит — он звенит-гремит, Будто колокол на пожар гудит. Зануздал, оседлал молодец коня, Сам облатился, окольчужился. Семь раз оглядел снаряженье Илья, Всю сбрую, все подпруги шелковые. На них пряжки-то чиста серебра, На них шпильки-то красна золота, Стремена из булата Красноярова. Богатырский шелк на упрочь прочен: Он не трется, не рвется, не носится, Красно золото — оно не медеет, Чисто серебро не железеет, А булат не чернеет, не ржавеет… То не дуб сырой к земле клонится, Не листочики расстилаются, Расстилается сын перед батюшкой, Добрый молодец — перед матушкой: «Дорогие, родимые родители! Вы простите грехи мои против вас, И чаянные, и нечаянные, Уж вы дайте мне благословеньице, Мне на ратный подвиг, во далекий путь! » И напутствует сына молодого отец: «Бог простит тебе все грехи твои, И чаянные, и нечаянные! Я на добрые на дела тебе Дам свое благословенье родительское, А на злые дела, на недобрые Моего тебе благословенья нет! Честно-храбро служи святорусской земле, Богатырское званье береги-блюди, Перед князем-боярином не гнись, не вались, Перед братом-мужиком не гордынься ты, Перед ворогом назад шагу не дай! Будь защитником, будь радельником Для вдов, для сирот, малых детушек, Для всего для народа православного! » Пролилась слеза материнская. Распрощался Илья со родным селом. Уж как видели добра молодца На коня, на седелышко сядучись, Да не видели молодца едучись! В чистом поле Илью грусть-печаль-тоска Охватила — взяла-обунылила: Там родительница… Там печальница… Ах, слезами она так уливалася, Горем горьким вся изгоревалася… Говорил тут Илья, он зарок себе клал: «Ради маменькина гореваньица Я не буду по дороге до Киева Вражьей кровью кровавить свой меч-кладенец, Я не буду вынимать свой лук тугой, Я не буду добывать калену стрелу, Я не буду слезать с коня доброго, Только с думою все о матери Я поеду до города до стольного! » За полями поля, за холмами холмы, Перелески, леса да реки быстрые… Вот три перепутия, три росстани, Три дороги да три пустынные, Перед всеми камень струганый повыставлен, Как на белом на нем надпись повырублена: «Прямоезжий путь-дорога до Киева, По нему на коне на неделю пути, Только нынче путь заболотился, Вся дороженька затрясинилась, Ходу-езду нет по ней тридцать лет. По окольным двум дорогам — на два года пути! » Прочитал Илья, не задумывался, А поехал он дорогой прямоезжиной И наехал на препону, на болотину. Грязи черные, трясины топучие, Кочкарняк — непроходина зыбучая. Тут и встал Илья, призадумался: «Мне назад идти — на позор пойти, Мне вперед идти — так с коня сойти… А с коня сойти — так нарушить завет! Ты прости меня, матушка родная, Я не ради бездумицы-прихоти Нарушаю теперь свой залог, свой завет; Ради дела немалого, великого Я слезаю с коня богатырского! » Как сказал Илья, так и спешился. Принимался он по болотищу Пролагать путь-дорогу по трясинищу. Он дубья-колодья выламывает, Он сучья-деревья наваливает, Переводы кладет стародубовые, Он мосты мостит все калиновые. Промостил Илья грязи черные, Проскакал на коне до Чернигова. У Чернигова же силы вражеской На-учёр-черно, чернее ворона. Нету ходу от нее, нету выходу. Снова встал Илья, призадумался: «Если выполню свою заповедь: Ради маменьки опечаленной Не кровавить меча святогорского, То нарушу завет я отеческий: Честно-храбро служить святорусской земле. Ты прости меня, матушка родная, Не для ради ведь шутки, не для прихоти, Ради малых детей, ради вдов да сирот Я нарушу залог — вражью кровь пролью! » Вынимал добрый молодец свой меч-кладенец, Налетал Илья на вражью силушку. Он и сек, и рубил, и конем топтал, Недобитых Илья всех в полон побрал, Открывал и ворота черниговские. Во Чернигове тихота-глухота: Будто вымер народ — ни души нигде, Только слышен унылый колокольный звон. Приходил Илья во церковь соборную, Там он видит: мужи все черниговские У попа, у креста они каются, Все на смертную казнь снаряжаются. Покаянникам бледным говорил Илья: «Уж и что за мужи вы черниговские? Вы б копьем да мечом грехи замаливали, А соборные церкви богомольные — Их для старых людей оставляли бы! » Выходили мужи все черниговские, Поднимались на стену городовую, Увидали побитую всю вражью рать, Тут и духом они повоспрянули. Три даровья, три чаши, три великие Подносили, говорили Илье Муромцу: «Ай же ты, удалой добрый молодец! Ты какой земли, ты какой орды, Коего отца, коей матери, Как тебя величать, как по имени звать? » Отвечал на те речи Илья Муромец: «Я из самого из города из Мурома, Я из этого села Карачарова, Мой отец — мужик чернопахотный По прозванью Иван Тимофеевич, А зовут меня Ильей Муромцем! » Говорили мужи те черниговские: «Ай же ты, разудалый добрый молодец, Ты бери-ка у нас злата-серебра, Ты бери-ка у нас скатна жемчуга, Ты живи-ка у нас во Чернигове, Ты слыви-ка у нас воеводою! » Отвечал Илья мужам-черниговцам: «А не надо мне ни золота, ни серебра, Мне ни скатного не надобно ни жемчугу, Я не буду жить во городе Чернигове, Не останусь у вас воеводою… Наказал бог народ — народил воевод… Воеводой служить — мне нечестно жить! Лучше вы покажите мне дороженьку Прямоезжую в славный Киев-град! » Говорили-отвечали черниговцы: «Молодой казак Илья Муромец! А не ездить той дорожкой прямоезжей тебе: У Почай у реки несвободна она — Там сидит Соловей сын Рахматович, Он сидит злодей на семи дубах, На семи дубах, на сорока суках, Уж как тем ли соловьиным своим посвистом Оглушает людей на семи верстах. У него, у Соловья, есть сорок сынов, Великаны все они богатырники, Дочь Марья богатырица грозная… Не проехать тебе той дорогою! » Не послушал отговора Илья Муромец, Уезжал, не внимал он черниговцам. В чистом поле пыль поднимается, Илья Муромец сын Иванович Ко гнезду Соловьеву приближается, Ретивое у Ильи разгорается. Засвистал Соловей по-соловьиному, Зашипел злодей по-змеиному, Зарычал сын Рахматов по-звериному, Как от рыка, от шипа, от посвиста, Темный лес к земле преклоняется, Листья с веточек осыпаются, Конь под Муромцем спотыкается, На коня Илья рассержается: «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, По борам, по лесам аль не езживал? Писку, бабьего визгу аль не слыхивал? Там зверей да змей аль не видывал? Что не к часу теперь на колени пал! » Углядел Илья на суках Соловья, Тут опять молодец призадумался: «Я зарок давал — ради матушки Через туг свой лук не кровавить рук… Ах, зарок выполнять — мне ведь трусом стать… Ты прости меня, матушка родная! Я на лук положу калену стрелу, Тетиву натяну, в Соловья пущу! Ты лети, моя калена стрела, Ты пади на злого вора, на разбойника, В правый глаз попади да по телу пройди, Выйди прямо из-под левой из-под пазухи! » Тинь-тень тетива — загудела стрела, Попадала она Соловью в правый глаз, Выходила из-под левой из-под пазухи. Наземь грохнулся вор с сорока суков, Берега у реки восколебалися, Бурно матушка Почай возволновалася, В ней вода с песком помешалася. Подхватил Илья на подхват Соловья, Приковал к седлу и погнал-полетел Ко тому ли ко двору ко Соловьеву. Увидали Соловьевичи — возрадовались: «Уж ты, матушка, мать-родительница, Акулина-свет ты Щелкановна, В чистом поле, гляди, едет батюшка, Он у стремени мужичину везет, Мужика-вахлака, деревенщину! » Поглядела Акулина Щелкановна, Завизжала она в проголосицу: «Ой вы, детушки, ой, сердечные, Мужичина это едет, деревенщина, Он вашего батюшку отца везет! Вы берите шалыги подорожные, Выручайте, сыночки, родителя! » За шалыги-кнутовья хвать-похвать сыновья, Да за двор за широк все скок-поскок… Увидал, зарычал Соловей до них: «Ай же вы, мои любимые детушки, Не дразните удалого добра молодца, Насыпайте три лукна1 красна золота, Чиста серебра, скатна жемчуга, Выкупайте меня у витязя! » Сыновья Соловьевы образумились, Пометали шалыги подорожные, Покидали девяностопудовые, Насыпали подношенья — три лукошка Илье. Илья Муромец на выкуп не глядит, не берет: «А не надо мне ни золота, ни серебра, Мне не надобно ни скатного-то жемчугу, 1 Лукно — лукошко. Повезу Соловья в стольный Киев я, На вино пропью, на калач проем! » Как скочила тут Марья Соловьевна, Подхватила подворотню от железных ворот, Подворотенку булатную на триста пудов, Хлестанула Илюшеньку промеж ушей… Добру молодцу мало можется: Пошатнулся он, помутился взор, Во глазах пошли круги зеленые. Только тут-то богатырь да он не промах был, Соскочил Илья со добра коня, Подбегал он к Марихе-разбойнице, Он хватал-кидал девку лютую. Полетела Соловьевна через двор широк Кувыртком-вертком к тыну заднему, Ударялася она о тын головой. От удара от ушиба обеспамятела. А когда поочнулась, запричитывала: «Черт меня хватил, водяной смутил Раздразнить удалого такого силача! Добыла себе увечье вековечное! » Оглядел Илья двор разбойников. Вдоль по тыну видит он — копья острые, И на каждом — человеческие головы. «А немало ты, вор, подушегубничал, Много ты человечьей попил кровушки! » Находил-открывал Илья Муромец На задворках подвалы подземельные, На подвалах тех — плиты каменные, А на плитах — оковы железные, На оковах — петлищи булатные, На петлищах — замчищи сторожовые. Посрывал Илья замчищи сторожовые, Посгибал Илья петлищи булатные, Посдирал Илья полосы железные, Посдвигал Илья плиты каменные, Открывал Илья подвалы подземельные, Находил во подземельях полонёнников. Знать, для выкупа богатого заложников. А немного-немало гнило там в темноте: Трижды тридцать три славных витязя! Выпускал, говорил Илья Муромец: «Вы ли, славные могучие витязи? Не велика честь в заключенцах сидеть! А беритесь-ко за оружье вы Да разделайтесь с Соловьевым гнездом, А с хозяином я сам поразделался! Мне-ка надо спешить в стольный Киев-град! » Илья Муромец во стольном во Киеве. Не проходами, не проездами, Через стены он прямо перемахивал, Через башни шатровые перескакивал, Островерхие конь меж ног пускал. У хором-теремов, у высоких дворцов Не пытал Илья приворотников, У дверей не спрашивал придверников, Шел-спешил он во гридню1 высокую, Во палату Илья белокаменную. Вот крест кладет он по-писаному, Поклон ведет по-ученому На все на четыре на стороны, 1 Гридня, гридница — помещение при дворе князя для княжеской дружины гридни или для приема гостей. А пятый поклон в особину — Молодому князю свет Владимиру: «Здравствуй, князь Володимир стольно-киевский! » Тут бояре, как от сна, поочнулися, Завозилися, зашевелилися: «Это что еще за невежина? В самый пир да разгар через слуг да бояр, Никого не спросивши, да ко батюшке, К самому-то ко князю Володимиру! » Оглядел Владимир добра молодца, Говорил ему таковы слова: «Здравствуй, здравствуй, удалой добрый молодец! Ты посланник ли из иной земли? Славный витязь ли из какой орды? » Владимиру отвечал Илья: «Не посланник я из чужих чужбин, Только родом из села Карачарова Из-под города, из-под Мурома. Мой отец — мужик-чернопахотник По прозванью Иван Тимофеевич, А меня зовут — Илья Муромец. Я сегодня во славном во Чернигове Отстоял христову заутреню, А к обедне поспеваю вот во Киев-град По дороге прямоезжей из Чернигова». Искосилися бояре ко Владимиру: «А гони ты невежу, Володимир-князь, Прямо в шею мужичину-деревенщину: Он в глаза тебе насмехается — Отстоял-де заутреню в Чернигове… Нынь Чернигов-то обложен стоит — Осаждают враги его поганые! » Не глядит на бояр добрый молодец, Говорит Илья таковы слова: «О врагах вам знать да тут же пир пировать? На такое знатье как в вас лезет питье! Было силы под Черниговом черным-черно, А ту силушку я и мечом посек, И конем потоптал, и в полон побрал. Оставляли за то меня черниговцы Воеводой у них воеводствовать! » Пуще прежнего бояре разгалделися, Искосилися, исшипелися: «А в глаза-то врет-смеется деревенщина: Не побил он вражьей рати под Черниговом, Не просили деревенщину черниговцы Мужика-вахлака-чернопахотника Воеводой у них воеводствовать! Айв том еще невежа лжет и хвастает, Что проехал он дорогой прямоезжею. Непроезжа та дорога: на Почай-реке, На семи дубах, на сорока суках Там засел-сидит да разбойничает Вор-разбойник Соловей сын Рахматович, Не пускает он ни конного, ни пешего! » Не глядит на бояр добрый молодец, Говорит Илья таковы слова: «Ай же ты, Володимир стольно-киевский! Я привез тебе того разбойника! » Заспешил, побежал князь Владимир во двор. Там сидит Соловей, как сенна копна. Глаза выпучил, губы выворотил. «Ай же ты, Соловей сын Рахматович, Посвищи, порычи, пошипи, злодей, Ты потешь меня, князя, той потехою! » Отвечает разбойник с хрипом-рокотом: «Не твое пью-ем, не тебя и вем1! Я слушаю Илью Муромца! » Воротился Владимир во гридницу. Он позвал-попросил Илью Муромца: «Прикажи Соловью позабавить меня! » На резное на крылечко, на переное Молодой богатырь выходил-говорил: «Соловей ты разбойник сын Рахматович, Засвисти, свистун, по-соловьиному, Зашипи, злодей, по-змеиному, Зарычи, вор-собака, по-звериному! » Как возмолится тут Соловей в ответ: «Илья Муромец, не могу засвистеть: Запеклись уста кровью сохлою! » Наливал Илья зелена вина Чашу полную полтора ведра, Соловей ее выпивал до дна! Расходилась кровь, зашумело в мозгах, Воспалилася хитрость разбойничья, 1 Вем — знаю. Раззадорилась надежда отчаянная: «Тут-де я, Соловей сын Рахматович, Освищу народ, оглушу народ, Сам уйду на уход я под свист под тот! » А смекнул Илья, упредил Соловья: «Во полсвиста ты, во полшипа ты, В полурыка ты, в полуголоса Засвисти, зашипи, зарычи, Соловей! » Не послушался Соловей Ильи, Во весь голос он, на весь шип, на весь свист, На весь рык зарычал, зашипел, засвистал. Стены каменные порастрескались, Колокольни-звонарни покачнулися. А дружина та богатырская, Где стояла да тут и посадилась без сил. А бояре те замертво легли пластом. Сам Владимир-князь окарач ползет, Перепуганным зовом он Илью зовет: «Ты уйми, добрый молодец, разбойника! Всю душу он да повысвистал. Мне бы век его, ох, не слушивать, Во глаза бы его и не видывать! » Выходил Илья ко разбойнику, Брал Илья Соловья за лохмы черные, В небеса его он подбрасывал, Выше облака злобесника закидывал. Как упал Соловей сын Рахматович, Во сырую землю он по плечи угряз. Тут ему, Соловью, и конец пришел. Вот дружина помаленьку поочувствовалась, Понемногу начала и в себя приходить. И Владимир встает, головой трясет, Отдувается, стоит шатается. Лишь бояре не могут в себя прийти: Все в лежку лежат, все в дрожку дрожат… Князь в палату Илью приводил да садил На почетное место атаманское: «Славен ты, богатырь Илья Муромец! За твое богатырство будь же ты, Илья, Атаманом над дружиной стольно-киевской! » Праворучь усадил князь Добрынюшку, Леворучь — он Алешеньку Поповича. А поповские те роды все спесивые, Все кичливые да хвастливые. У Поповича глаза завидущие: Рвут завидки Алешу, душа мается, Сердце с печенью разрывается. Тут Алешенька с места он прыг да скок, О кирпичен пол загудел сапог. Поразгневничался млад Алешенька: «Уж и где и когда это видано, Уж и где и когда это слыхано, Чтобы стал надо мной да мужик головой? » И схватился Алешка за меч-кладенец. А Добрынюшка сын Никитьевич — Тихонравный он, да разумный он, Рассудительный, обходительный, Вразумил он Алешу-крутохватика: «Ты, Алешенька, ты — огонь, а не тронь, Удалой-молодой, все же острый свой меч: Богатырство на Руси ведь не родом красно, Не отцом и не матерью, не племенем, Не в пиру крикотней, не ругливой хвастней, Ведь красно оно смелой удалью В бранном поле, в победном богатырском бою За святую Русь за православную. Ты уймись-охладись, на атамана не рвись, Прежде в битве с врагом перед ним отличись! » Успокоились неспокойные, Удоволились недовольные. Зашумел-загудел вновь почестный пир, Развеселое столованьице. Ильины три поездочки Посреди поля чистого, На закате красна солнышка, На восходе ясна месяца На заставу богатырскую Собирались на походный совет Славнорусские богатыри. Думу думали, раздумывали, По нарядам снарядилися. Доставалось Илье Муромцу Ехать в Западную сторону На великий богатырский дозор. Выезжал Илья Муромец, Доезжал он до росстани, Под ночной тучей западной. Наезжал на белый камень Илья. Из-за тучи месяц выглянул: Прочитай вон, на камени Придорожном надписочка Четко-ясно повысечена: «Прямо ехать — убитому быть! Влево ехать — женатому быть! Вправо ехать — богатому быть! Все судьбой сие предписано! » Во глубоком раздумье Илья. Он стоит, сам себе говорит: «Это бог с тобой, что — судьбой: Я готов и с судьбиной на бой! Только выбрать какую судьбу, Чтобы с нею вступить мне в борьбу? Ах, поеду, молодец, я туда, Где показано убитому быть! » Навалилась туча черная, Поглотила светлый месяц она. И поехал Илья Муромец На погибель на предписанную Ночью темною-растемною. Вдруг тут из ночной темноты Из-за кустиков низовеньких, Из-за камушков кремневеньких Выглядали, выскакивали Ходовитые разбойнички, Псы ночные подорожнички. Голоса у них горластые, А щиты у них крестастые, На них шлемы, будто ведра вверх дном, Кони-лошади в булатной броне. А заглавный пес-разбойничек Наседает, угрозой грозит: «Стой! » Добрый молодец не молится, Перед псом он не клонится. Светлый месяц опять выходил, Все убранство на Илье озарил: Заблистал в сорок тысяч шлем, Засияли камни-яхонты Во сто тысяч во гриве у коня, Сам конь выше цен, выше смет! Вот тут-то разбойнички На богатство и обзарилися, Друг друга подзадоривают, Подстрекают, подзуживают: «Мы убьем его, пограбим-ко, Со конем его разлучим-ко! » Илья палицей размахивался Да слегка и приударил вожака, А размяк от удара вожак, Покачнулся, упал, не встал. Из налучника лук тугой, Из колчана калену стрелу Вынимал да пускал Илья В дуб кряковистый разрывчатую. Разрывала, расщепляла стрела Старый дуб во щепу, во черенки. Череночки да щепочки Разлетелись, угодили они Во разбойников да всех до одного В одночасье погубили подряд! Повернулся ко камени Илья. Надпись старую вычеркивал, Надпись новую надписывал: «Богатырь Илья Муромец Там был, да убит не бывал. Поразъездил дороженьку, Порасчистил широкую! » После этого быванья Илья: «Я поеду, — говорит, — уж туда, Где показано женатому быть! » Луговины, горы, реки да поля Проскакал Илья Муромец, На дворцы островерхие Понаехал краснокаменные. Вереницами девицы к нему Выходили, встречали молодца. Все красивые, приветливые, Все угодливые, ласковые, Разговоры веселые Про женитьбу, про венчанье ведут. «Погодите вы с венчаньем таким! Семь раз я отмериваю, Да один раз отрезываю! » Поспешают красны девицы: На столы, на столешницы Стелют скатерти-прелестницы, Ставят вина заморские, На упой добра молодца поят, С обручаньем-венчаньем спешат. Только смеху Илье Целый год, поди, не высмеять! «Вы бы лучше, красавицы, Отвели бы во спаленку меня: Мне б с дороги уснуть-отдохнуть! » — Говорит Илья Муромец. Подходила красавица, Уводила Илью Муромца, На кровать ему показывала, На постель на уютную, На периночку пуховую. Глянул молодец на ложе таково, Глянул, сам покачал головой: «А кроваточка-то — что за кровать? С хитриной она: подложная! » Повернулся вдруг крутенько Илья, Красной девице и выговорил: «Эта, душенька, кровать — западня, Приготовлена она не для меня! От великого да хитрого ума Полежи-ка ты в ней, девица, сама! » И хватал, и кидал на кровать Ту красавицу-коварницу Илья. Заскрипели, повернулись вертлюги, Провалилась красна девица В темный погреб да на сорок саженей. Вот оно какое свадьбище-то! » Воротился во столовенку Илья. Девки все испугалися, По углам поразбегалися. А Илья их повыискал Да на свет всех повытаскал! «Ай, девушки-невестушки, Это кто вас так повыходил, На таки дела повыучил? Вас латынщина повыучила, Хитромудрая повыходила Молодых сильных витязей Ослеплять, укрощать, усыплять, В свою веру переверивать, Под латынь облатынивать, А всех необлатыненных В подземелье заподваливать! » Закипела в добром молодце душа, Уходил, открывал он подвал, Выпускал тридцать витязей, Женихов недожененных. «Ну что ж, выходите, женишки! Отправляйтесь восвояси по домам, Все по землям своим, по ордам Да вперед не простофильтесь так! » Разогнал Илья свадьбище, Приманковое женитьбище, Распустил всех невест по домам, Сам вернулся до росстани. Надпись старую на камне вырубал, Надпись новую, свою, высекал: «Та дороженька расчищена, Та дороженька разъезжена Вся мной, Ильей Муромцем. По дорожке этой ездил я, Воротился, женат не бывал! » «А поеду-ка теперь я туда, Где показано богатому быть! » На святошную сторону Наезжал Илья Муромец: Перезвоны колокольные, Перепевы богомольные. Окружали Илью Муромца В башлыках люди черные — Покрывала вороновые, Балахоны долгополые — Знать, монахи это все аль попы! Зазывают Илью Муромца, Уговаривают витязя Бросить русский православный закон. За измену переметную Все сулят сулу великую, И почет, и уважение, И вельможное служение. Говорит Илья Муромец: «А не надо мне посулов золотых! На вельможное служение Не сменяю я свой русский закон! » Башлыки в ответ грозою грозят: «Примешь волей ты наш закон — Будут горы тебе золота, А не примешь доброй волею, Так заставим тебя силою! » «Не приму я ваш поганый закон! Ни своею доброй волею, Ни насильной вашей силою! » Башлыки тут раздеваются, Балахоны скидаваются — Прочь-долой все покрывинки, Прочь и речи елейные, Прочь и погляды святые в небеса! Не монахи-чернорясики, Не попы-долгополики — Стоят воины латинские, Меченосцы исполинские. По носам они носастые, По губам они губастые, По глазам пучеглазистые, За мечи все хватаются, На Илью надвигаются… Усмехнулся на угрозу Илья: «Бой так бой — разговор другой! Биться мне — не учиться у вас! » Развернулся добрый молодец, Гнездовину на разнос всю разнес, Святовину сравнял с сырой землей, Замуравил травой муравой, Сам по городу пошел удалой, Находил на королевский кабак. А там голи голодраные, Горюны догадалися, По полушечке сметалися, Откупали да зеленого вина, Подносили Илье Муромцу. Выпивал, горюнам говорил: «И спасибо вам русское, Голи голые латинские, Что умели молодца привечать! Выходите-тко вы, голи, все на двор, Открывайте с вином погреба, Пейте, голи, вы по надоби! » Открывала погреба голытьба, Бочки винные выкатывала, На ходу распечатывала, Выпивала, не стеснялася, Все Ильей похвалялася. Целовальнички-хозяйнички По дворам запобегивали, Закричали от печали крикачи: «Горе нам без защитников, Без балахонщиков! » На ту пору Илья Муромец В чисто поле отправился На мужичью на работу поглядеть. И повысмотрел-повызнал Илья: Как во этой во далекой стороне Богачи-то богатые, Все-то сытые, пузатые; Бедняки-то голодные, Все прозяблые, холодные! Захотел на прощанье Илья Еще раз распотешиться. Сокликал людей голодных он, Нищу братию к амбарам созывал. Посрывал Илья висучие замки, Поснимал двери кованые. «Вот амбары вам — полным они полны: В них полы от хлеба ломятся! Пейте-ешьте, люди бедные, За мое за здоровьице! » Испугалися амбарнички, Перетрусили хозяйнички: «Ох, горе, горе-горькое! Ох — нам без защитников! » Илья Муромец погуливает, Про себя он подумывает: «А найду же я, найду богатину! Раз показано богатому мне быть, Так и быть мне богатому! » И пошел Илья в обход, на догляд, Углядел Илья — крест стоит, Под крестом плитастый камень лежит. Неспроста тут следы у креста И безлюдные, угрюмые места. Крест Илейко выламывает, Плитовину выворачивает, Каменюгу отпихивает. Под плитой — спуски-лестницы В тайники те во погребные. А в них горы красна золота, Серебра и скатна жемчуга. «Вот теперь я и стал богачом». Выгружал те сокровища Илья, Созывал он всех вдов и сирот, Раздавал без остатка все, Оставался сам опять без гроша. Как садился Илья на коня, Воротился к тому камешку, Надпись старую мечом издолбил, Надпись новую повыдолбил: «Ту дороженьку расчистил я, Богатырь Илья Муромец. Вырыл клад, да без клада назад Воротился и опять небогат! А судьбу я за гриву ловлю, Норовистую объезживаю, И судьбина для меня — за коня! » Сухман-богатырь Едет дружина, едет удалая Ко князю Владимиру в Киев на веселье. Прибыла дружина, князь возвеселился. На такой на радости пир заварился. На пиру по гриднице Володимир ходит, Володимир ходит, речь он заводит: «Что же это нынче из славной дружины Ты один, Сухман, грустен-невесел? Али веселенья тебе не хватает? Али похвалиться, витязь мой, нечем? » «Государь Владимир, во мне зреет дума, Как мне потешить честно пированье! Привезу тебе я белую лебедь, Белую лебедушку из чистого поля, Я тебе нераненую, я тебе живую, Неокровавлённую сдам с рук в руки! » «Вот угодишь-то, свет мой Сухман! Вот удружишь-то — лучше не надо, Вот распотешишь старого ты князя! Ты добудь лебедку, ты достань живую! К раннему утру сдай с рук в руки! » Сухман поднимался, с пиру удалялся. Ездит-поездит витязь в чистом поле, Смотрит-посмотрит зелены дубравы, Синие озера, голубые реки, Тихие заводи, старицы речные, Только лебедушки не находит Сухман, Ни утицы серой, ни белого гуся. Сам себе с досадой молодец молвит: «Экое горе со мной приключилось! С чем вернусь я в красен город Киев? Не поеду с пустыми руками! А поеду-съезжу ко Днепру я! » Ко Днепру удалый молодец поехал. Что ты возмутился, перевзволновался? Что вода с песком в тебе перемешалась? » Молвит молодцу Днепр широкий: «Гой еси ты, добрый молодец дородный, Богатырь могучий, славный Сухман! На меня ты, молодец, не гляди, не стой же, Поглядевши, молодец, ты меня не бойся: Я ведь из силушки весь теперь повышел, Весь-то повыбился, переволновался! Глянь, там, за мною, за Днепром-рекою Силы неверной дважды десять тысяч, Отколь появилась, никому не знама, Сила басурманская именем татары. Каждым утром ранним надо мною Все мосты калиновы строят-наводят. Что намостят они днем, при красном солнце, Я мосты повырою темной ночью. Тем я и повыбился, весь помутился! » Забывает Сухман про игру-охоту, Не думает долго, едет скоро, Через Днепр он скачет к силе басурманской. Бьет-побивает вражью силу Сухман, Саблей рубит, и конем он топчет, Скорая победа сердце взвеселяет… Сухман, Сухман! Погляди назад ты: Из-за дуба-дуба, старого, сырого, Татарчонок тайно глядит-выглядает, Лук вынимает, стрелу налагает… Оглянись ты, Сухман, щитом приукройся! Нет, не оглянулся, нет, не укрылся, Беду не заметил, гибель роковую, В битве-то витязь о себе не помнит. В миг короткий выстрелил татарин, Выстрелил поганый из тугого лука, Стрела полетела, загудела, Витязя догнала, ранила смертельно: В правый бок попала, в левый вышла. Тут наш Сухман и с коня свалился. Тучею-стеною встают супостаты, Полонить Сухмана поспешают-рвутся. Огляделся витязь, с земли приподнялся, Из травы зеленой насрывал листочков, Позаткнул кровавые раны — ту и эту, Думой разгорелся, душой разошелся, Вырвал тот старый дуб он с корнем Да почал махать им по татарам. Гнутся, ломаются сучья на дубище, Листья обдуваются, корни облетают, А ворожья сила тает и редеет… Вот и с победой Сухман в Киев едет… Солнышко Владимир ран не заметил. «Верно, привез мне, молодец дородный, Белую лебедь — живую добычу, Лебедь не мертвую — из рук в руки? » «Было мне там, Солнышко, не до лебедки, Было мне, Владимир, там не до охоты, Не до игры, ох, да не до забавы: Ко Днепру неверная подвалила сила, Никому не знама, именем татары… Я избил поганых всех до едина! » А и тут бояре перед князем Спешат выслужаться угодливым словом: «Красное Солнышко, князь Владимир! Молодец расхвастался, молодец заврался! Он обманул тебя, князь Владимир: Взялся, да не сдал, зря нахвалился, А теперь повыдумал татарскую силу… Выдумке этой — кто-то ей поверит! » Закипел душою, гневом князь излился: «Отведите Сухмана во подвал глубокий, В темный погреб на хлеб, на воду, Чтоб по-пустому он вперед не хвастал, Чтоб не обманывал великого князя! » Витязи молчат все, бояре ликуют, Только Илья Муромец князю поперечит: «Солнышко Владимир, дай слово молвить: Сухман — правдивый, Сухман — нелживый! Выпусти ты Сухмана, князь, на волю, Не твори напрасной молодцу обиды! А я съезжу в поле на дослед-узнанье! » Сказано — сделано: Илья в чистом поле К матушке Днеприце подъезжает. Вдоль да по бережку, бережку крутому Силушка несметная, видит он, побита. Дуб вот вырван с сучьем и кореньем, О басурманов обит, околочен… Дуб окровавленный привез Илья в Киев И сказал сурово таковое слово: «Князь Владимир, Красное Солнце, Рать басурманская этим вот дубищем На Днепре побита, тленьем понакрыта! Ну-тко, бояре, вас тут много, Выбросьте из Киева этот околотыш! » Бились-побились, выбились из силы, Отошли бояре во сторонку, Дуба на вершочек не приподняли. Из темницы темной князь Владимир Выпустил на волю Сухмана младого. В руки могучие ту дубовину Взял, размахнулся Сухман и в поле Выкинул дубище прочь за город Киев. Заспешил Владимир, он забегал ходко: «Вот теперь я Сухмана награжу наградой, Жаловать Сухмана ныне я буду, Городов-поселков дам в подаренье! » Отвечал Владимиру богатырь Сухман: «Не умел Владимир жаловать раньше, А теперь Владимиру жаловать поздно! » На добра коня он, Сухман, садился, Уезжал из Киева прочь от обиды. Душенька у Сухмана переволновалась, Сердце забилось, кровь расходилась, Выпали из раночек травяные листья, Хлынула рудая кровь ручьями. «Раны мои раны, кровавые раны, Истеките раны вы моею кровью, Молодецкой кровью да Сухман-рекою! Конь ты мой добрый, друг мой верный, Как с тебя паду я на сырую землю, Ты не печалься, не стой надо мною, Поди на свободу, беги куда хочешь, На луга зелены, на травы шелковы, Там да и пасись ты, свежую пей воду, Воду ключевую да из Сухман-речки! » Кровь из добра молодца вся повыбегала, По полю струею она разливалась, Водой ключевою осветлела. Так и скончался богатырь могучий. Славу и поныне поют во старинах Славному Сухману от века до века. Илья Муромец в ссоре со Владимиром За обиду, за неправду, за напраслину, За немилостивину за Владимирову, Что сгубила добра молодца Сухмана, Поразгневался Илья Муромец, Осерчал богатырь, опечалился, Темной тучею натуманился. Вот по киевским да по улицам Он похаживает да погуливает, Тайнодумную задумину задумывает: «Уж как я ли Владимира повыучу, Всю обидушку обидчику повымещу! По церквям начну я постреливать, Я кресты золотые все повыломаю, Золоченые маковки повышибаю! » Как сказал Илья, так и сделал он. И повыстрелял, и повыломал, Закричал на весь Киев зычным огласом: «Уж вы голи-горюны стольно-киевские, Собирайте кресты золоченые, Поднимайте церковные маковки, Ешьте-пейте на них нынче досыта! » Тут Владимир-князь и поодумался: «Еще как бы мне да помириться с Ильей? Еще как бы его да на пир позвать? Дочь послать-позвать — не к лицу идет! А послать мне Добрыню Никитьевича! » Славный витязь Добрынюшка Никитьевич, Он подходливый, он удачливый: К человеку подход он найдет-подойдет, Успокоить умеет неспокойного, Примирит-сговорит непримиримого. Он пошел-отыскал Илью Муромца, Примирил-привел добра молодца. Подбегал к Илье Владимир-князь, Брал за рученьки, заговаривал: «Уж ты храбрый богатырь Илья Муромец! Было место твое да пониже всех, Будет место твое теперь повыше всех! » Тут почестный пир и на веселье пошел. Не болотина всколыхнулася, Принималась боярщина пузатая На Илью Владимиру нашептывать: «А и где же про это было слыхано, А и где же про такое было видано, Чтоб простой мужик-чернопахотник, А сидел на пиру на великоем Выше нас, честных, родовитых бояр? На Илюху своего погляди ты, князь, У него к тебе уваженья нет: Кунью шубоньку с твоего плеча Носит он без почтенья, со небрежицей — Надевает ее на одно плечо, Черну шапочку на одно ушко! Кто смел бы из нас, высокородных бояр, Твой княжий дар столь шутейно носить? А еще он напивался во питейному дому, Сам ходил-бродил вчера по Киеву, Волочил эту шубу за один рукав, Говорил слова непотребные: Нынче шубу-де я волочу-тащу, Завтра я самого Владимира Ухвачу-потащу, в грязевину втопчу, Дочь Любаву его за себя возьму! » И взыграли-запылали думы княжеские. Князь добром совета не спрашивал, Чередом про дело не разведывал, Приказал-пристрожил поскорей открыть Подпещерные норы глубокие, Илью Муромца в них заточить-схоронить, Вход каменьями завалить-забить, На сажень запесочить зыбучим песком! Узнавали враги, уразведывали, Что уж нет на Руси Ильи Муромца И все витязи святорусские Прочь из Киева поразъехались. И рассыпалась дружина славнокиевская, И уж нет на Руси ее защитников, Поднимались тогда цари поганые. Поднимался собака злой Калин-царь, С ним же силушки — число несметное. Он прошел, обездолил, изморил народ, Обездолил его огнем-пламенем, Подступил под самый стольный Киев-град. Выходил Владимир на широкий двор, Поднимался на вышечку дозорную. Поглядел, увидал: близко к Киеву С подвосточной со сторонушки В небо пыль пылит, грозный гул гудит, Красно солнышко затемняется, От пожарищ дым заклубляется, Языкастое пламя разгорается. Через Днепр-реку злы татарове Уж мосты мостят, перейти хотят. И восплакался, возжурился князь: «За грехи мои наказал господь — Он лишил меня ума-разума! От безумства своего, от бессветлия Я теперь один-одинешенек! А и где ты, дружинушка хоробрая? Поиссякла моя вся сила ратная! » Проходил князь ко дочери Любавушке, И ронял он слезы горючие, Говорил он речи печальные: «Кабы жив Илья был у нас теперь, Не зорил бы злой Калин да соборных церквей, Не губил, не грозил бы ни мне, ни тебе! Ах, коли бы да жив был Илья Муромец! » Пала в ноги Любава Владимировна: «Ты прости меня, отец-батюшка, За мою за вину, за ослушанье: Я от смерти лихой ведь спасла Илью, Сохранила его от погибели, Что поила-кормила по тайности Годы долгие в подземелье Илью! » И возрадовался Владимир-князь. «Тебя бог простит, моя Любавушка! Мы пойдем-поспешим поскорее к Илье, Будем звать-молить, низко кланяться! » В подпещерине, при коптильнике, При чадящей, при тусклой смолёвине, Князь Владимир Илью уговаривает, Он кается, он упрашивает: «Гой еси ты мой, атаман-казак, Расскажу тебе дело важное, Только выйдем-ка мы на белый свет! » «А зачем ты ко мне, князь, пожаловал? А и знать, я опять тебе понадобился! Только я не хочу идти на белый свет! » «Уж ты, славный казак Илья Муромец! Ты прости меня на моей вине — Не своим умом дело сделано: Насказали бояре пучеглазые! Так садись ты, казак, на добра коня, Поезжай, атаман, в поле чистое: Рать поганая ведь уже под Киевом! Ты встань-постой за стольный Киев-град, Ты встань-постой за отечество, Ты меня побереги, Владимира, Дочь Любавушку от позору избавь! » Илья Муромец свой давал ответ: «Не хочу тебе, Владимир, служить, Не хочу за тебя в ратном поле стоять! Да уж я и отходил на кровавую сечь: Постарел, поседел, поослеп, словно крот, Во такой твоей подземелине! » Со слезами пополам млада Любавушка Илье Муромцу слово молвила: «Если б вышел ты, радельник русской земли, Поглядел бы, узнал про лиху беду! Ведь прошел Калин-царь земли русские, Осиротил он малых детушек, Озаботил он горьких вдовушек, Обездомил он бедных людушек! Он поля-хлеба потоптал-помял, Города и деревни все огнем пожег! Ты встань-постой, Илья Муромец, Не за князя встань Владимира, Не за дочь постой Любаву Владимировну, Ты встань-постой, богатырь, грозой За вдов-сирот, малых детушек! » Тут Илюшенька и призадумался. Он думал час да и думал два, Под конец прояснился, растуманился: «Встану, встану я за святую Русь, Встану я за всех за обиженных Супротив того царя Калина! » По долам, по горам, по окатинам Едет стар казак Илья Муромец, На высокую на крутогорицу Разлетается, поднимается. Он глядит с горы во все стороны, Оглядает с высоты рать татарскую, Рать страшенную, силу грозную. Он стоит седой да трясет головой: «Экой силы тут насгонял Калин-царь! Мне на добром коне не объехать ее, Волку борзому не обежать вокруг, Быстру соколу не облетывать! » Помолился Илья скоро-на-скоро И садился в седло быстро-на-быстро, Распалил-разогнал коня доброго На татарскую рать на кромешную. Под Ильею конь, как сокол, летит, На коне Илья, как орел, сидит, Налетает, побивает силу вражескую Он копьем, он конем, он и палицей, Он и колет, он и топчет, наповал разит, До собаки-царя, злого Калина, Прорубается, добирается. Грудь отвагою воспламеняется, Борзый конь на дыбы поднимается! Не успел Калин-царь ни опомниться, Ни одуматься, ни оправиться, Как сверкнул-проблеснул, будто молния, Перед ним Ильин смертоносный булат, Ослепил-поразил нечестивого. На остро копье царя Калина Принимал-поднимал Илья Муромец. Заревели татарове поганые, Побежали они прочь от Киева. Напустился Илья на силу черную, Он нагнал, потоптал ее борзым конем. Позабросил с копья царя Калина В чисто полюшко, степь широкую. Хищным зверям его на растерзание, Черным воронам на поклевание. И вернулся богатырь в стольный Киев-град На княжеский, на широкий двор. Вот бросает он копье, приговаривает: «Полежи на земле ты, мое копье, Нету силушки мне воткнуть тебя Во сыру землю да тупым концом: Отказались служить руки белые — Во плечах они умахалися, Во локтях они насгибалися, В чистом поле я поизбился, казак, Не пиваючи, не едаючи, Рать Калинову побиваючи! » Услыхали тут Илью Муромца Привратники да придверники, Доносили они Владимиру: «На широком дворе у нас на княжеском Днем при солнце темно было, холодно, При безоблачье сыро-пасмурно, Нынче к вечеру и без солнышка Рассвело, светло, тепло и радостно: Воротился ведь Илья Муромец, Нас согрел да утешил, сам голоден! » Как бежит-спешит Владимир на двор, Он берет Илью за руки белые, Он ведет богатыря в светлу горенку: «Я для ради тебя, удалой казак, Соберу-созову развеселый пир, Не на день, не на два, на неделюшку! » «Слушай, Солнышко Владимир-князь, Этот Калин-царь только — цветики, Зреют ягодки не таки впереди. Посмотри-погляди на восток в полуночь, Как пылает он огнем-заревом, Как кровавые зори по утрам встают! До пиров ли тут, светлый батюшка? Не пиры пировать, надо рать собирать, Всю дружину святорусскую хоробрую! Разогнал-растерял ты, Владимир, ее, Всех защитников-богатырей своих! » За головушку князь хватается И с отчаяньем изливается: «Уж ты гой еси, добрый молодец, Илья Муромец сын Иванович, Сослужи ты мне службу верную, Собери моих славных витязей, Святорусское богатырство все! Ты найди, приведи и поставь, атаман, Постоять за веру, за отечество! » Илья Муромец и Батый И шумит, и гремит рать неверная. И от покрику злоязычного Унывает сердце человеческое. Как построил Батый пес Батыевич На холме-высоте золотой шатер. На возвышине шатер стоит-поблескивает. Из шатра Батый на Киев поглядывает. Да татаровям своим он приказывает: «Приведите мне, мурзы, татарина, Кой лучше всех да и кой и толще всех, По глазам чтоб был он глазастее, По ушам чтоб был он ушастее, Чтобы горлом он был всех горластее, Чтобы знал-понимал речи русские! » Басурманина Батыю отыскивали, Отобрали, снарядили, напоказ привели: Он мордаст, он глазаст, он ушаст, он горласт, На язык горазд и на брань крикаст. И Батый на Русь его с наказом послал. На коне посол, как гора, сидит, Губы выпятил, бельма вытаращил, Про себя твердит наказы Батыевы. Заявился злоносец в стольный Киев-град, Доезжал губастый до Владимира, До двора ушастый до просторного, Оглушал горластый челядинцев-слуг, Не спускал коня глазастый на посыльный двор. На коне въезжал в палату белокаменную. Потоптал он мосты, дорогие ковры, Открывал-растворял двери с грохотом, Растолкал-распихал всех князей да бояр, Подбегал ко столу белодубовому. Он садился перед князем развалисто, Злую грамоту читал да выкрикивал: «Владимир-князь стольно-киевский! Очищай ты все улицы стрелецкие, Все дворцы-терема княженецкие, Убери-прибери светлы горницы, Разукрась все палаты белокаменные Для меня, для Батыя для Батыевича! Очищай ты и церкви соборные Под просторные под конюшенки! По всем улицам-переулочкам Ты наставь-накури зелена вина, Ты налей-навари пива пьяного, Наготовь-наведи меду сладкого, Чтоб на каждом шагу близко-по-близку Все стояла везде бочка-о-бочку, Чтобы было у чего нам стоять-пировать, Чтобы было мне, Батыю, где поцарствовать! Ты признай над собой мою царскую власть, Успокой-услади всю татарскую рать, Я за то тебя буду миловать! Если ж воли моей ты не выполнишь, То с живого с тебя твою шкуру сниму, Да на солнышке ее повысушу, Напоказ у шатра ее повывешу! » Князь слушает да туманится. Ох, немалое то дело, ох, великое! И садится Владимир на бархатный стул, Покладает на стол чистобельный лист, И берет в руки он золотое перо, И Батыю царю пишет грамоту, Ответную пишет тихую, Да покорливую, да несмелую, Негордую, нетвердую: «Покоритель подвселенной, повелитель Батый! Я очищу тебе улицы стрелецкие, Терема-дворцы, палаты каменные, Пива, браги, вина я повыставлю, Я наставлю столов, устелю, уберу, Наношу, нагружу я гусей-лебедей, Ветчины, жаренины, говядины, Я во всем твою волю выполню! » Эту грамотку Владимирову Получал Батый, перечитывал, Заскакал по шатру царь от радости, О карман рукой заприхлопывал, Каблуком по земле запритопывал: «Вот она, вот она, Русь святая моя! Владимир-князь — под пятой у меня! » А на эту пору Илья Муромец Тратил времечко на поиски своих богатырей, Да наехал он на силу на татарскую; Сколько тут ее нагнано-напружено, Будто вешнею водою да нанесено! Как тут мать — сыра земля ее выдерживает. Как провалиной провальной не расступится! От испарины, от пару от конинного Солнце красное на небе померкнуло, А в ночах ясный месяц потускнел-побледнел. Как от духу-то от татарского Разум меркнет, душа задыхается, Унывает сердце человеческое. И сказал себе Илья Муромец: «Одному мне, знать, выступать-воевать! » На татарскую силу могуч богатырь Возбудил-поднял неукротимый дух, Раскалил-разжег сердце пламенное, Распалил-расхрабрил удаль буйную, Разъярил-напустил коня доброго. Грозной бурей Илья надвигается, Мчит-летит на орду, на оравину. Вдруг возговорил богатырский конь: «Ты, хозяин мой, удалой боец, Святорусский богатырь Илья Муромец! Эта сила — несметица несметная: Ни побить тебе, ни потоптать ее мне! А пока мои ноги не изъезжены, А пока мои силы не измотаны, Дай тебя, Илья, скорее вывезу Из сраженья отсюда в безопасицу! » На коня Илья рассержается: «Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, Что там каркаешь, ворона пустоперая? А нигде еще такого и не видано, Ни в каких землях и не слыхано, Чтобы русский богатырь да из бою бежал! Не пойду я вон с битвы-сеченья! » По крутым бокам до кровавины Бьет Илья коня до мяса черного. Борзый конь на дыбы возвивается. С новой силой бой разгорается Еще по три дня, по три ноченьки! Вещим словом еще богатырский конь Проязычил опять, он провещился: «Ты, хозяин мой Илья Муромец! Нам одним с тобой не управиться, Не побить, не одолеть силы вражеской! У того ли у Батыя у Батыевича Еще новая хитринка наухитрена: Он собрал-ухоронил басурманскую рать За тремя за подкопами глубокими! Как во первый подкоп мы просядем с тобой, Я из той-то подкопины повыскочу, И тебя, богатырь, я повынесу! Из второй я повыскочу-повынесу! Но из третьей тебя мне не вынести. И остаться тебе у Батыя в плену Во каменной подземелине! » Тут стар казак Илья Муромец Не поверил, богатырь, тем вещим словам. Не жалеючи бьет он, кровавит коня, И бранит, и корит, и выговаривает: «Что за конь? Мне не друг, не слуга! Ты кому это, собака, подслуживаешь? Не Батыю ли злодею-басурманину? » Не боится подкопищ татарских Илья, Снова бьет татарву, будто косит траву. Он скор, он могуч, он грозен врагу! Молодецкая сила в нем не тратится, На коне Илья сидит, не старится, Меч не тупится, копье не ломится, Калена стрела бьет без промаху! Но попал в подкоп удалой Илья, Из подкопа того он повыскочил, Во второй провалился — повыскочил. А из третьего подкопа конь не вынес его. Камень крут, высока, неприступна стена. Где ты, Русь моя — святая родина! Как узнал Батый, что в подкопе Илья, Возревел-возгремел, словно гром-гроза: «Ты сбирайся, рать басурманская, Киев-град теперь я взятьем возьму! » К стольну Киеву враги приближаются, Все князья да бояре разбегаются. Володимир-князь со страху кончается. Выходили тут три старинушки. От годов да от бедности подсохли они. Как подсохлые три деда, три подсушины, Сокликали они чернедь черную: «Кузнецы-молодцы, мужики-вахлаки, Вы очнитеся, вы сходитеся! Занимайте все улицы стрелецкие, Опрокиньте на них столья браные, Раскидайте с них яства сахарные, Поразлейте все зелено вино, Брагу хмельную, пиво пьяное! Разнесите вы терема-дворцы, Разорвите все золоты шатры, Чтобы не было ни пристанища, Ни постоища для басурманских псов, И ни гульбища для гуляк-вояк! Не дадим мы Батыю псу Батыевичу Над святою над Русью праздник праздновать, Свой поганый, татарский пир победный справлять! Пир иной гостям уготовим мы! Вы идите на стены на киевские, Вы встречайте гостей непрошеных, Кто мечом, кто стрелой, кто и камнем простым, Кто водой-кипятком, кто горючей смолой! » Понахлынула рать татарская, Привалила ко стенам ко киевским. Загрохали тараны стенобойные, Загудели камни осадные, Засвистали там стрелы летучие, Застонали те стены каменные, Загремели ворота чугунные. Грозный грохот под стенами разрастается, Стены ж каменные не рассыпаются. И не гнутся они, и не ломятся, На щелистые проломы не колются. И ворота с петель не срываются, Только громом на удары отзываются. Выходили на стену старцы древние, День и ночь они бились-ратились, Порубили силу первую татарскую, Навалили побитых до полустены, Да сложили и свои седые головы. А Батый от досады разрывается. Сила новая под стены набирается! Вновь гремят орудья стенобойные, Стонут стены кругом крепко-каменные. Гром да грохот кругом разрастается, А стена все стоит не рассыпается. И не гнется она, и не ломится, На щелистые проломы не колется. И ворота с петель не срываются, Только гулом на удары отзываются. Выходили на стену городовую, На высокую юные подросточки. И сразились они и погубили всю И вторую ту силу басурманскую, Навалили побитых до стенных зубцов, Но сложили и свои младые головы. А Батый бесится, разъяряется. Третья сила под стены набирается. Все гремят еще тараны стенобойные, Стонут стены кругом крепко-каменные, Но не гнутся они и не ломятся, На щелистые проломы не колются. Выходили на стену жены-матери На защиту последние защитники. День и ночь они бились-ратились, Порубили третью силу всю татарскую, Но сложили и свои они головушки. И восплакалась стена осиротелая: Ведь осталась она без защитников! И погнулась тут, и поломалася, И ворота с петель посрывалися, С громом-грохотом посвалилися. Ворвались татары в стольный Киев-град. Не орда, не орава — недобитыши, Понеслись, порассыпались по улицам, Чтобы пир пировать, чтоб разгулом гулять, Чтоб дуван собрать, чтоб полон согнать. Но дуван собрать было не с кого, А в полон согнать было некого! Посожжены ведь все улицы стрелецкие, Поразрушены все палаты-дворцы, Порастоптаны яства сахарные, Поразлиты питья все медвяные, Порасплесканы браги хмельные, Поразбрызганы пива пьяные, Повылито все зелено вино! Рыщут-ищут татарские последыши, Не находят себе счастья-прибыли, На Батыя бранятся-ругаются: «Ты нас в Киев зазывал, чтобы пир пировать, А нам в Киеве теперь тут беду бедовать: Ни утех, ни потех, ни даров, ни забав, Ни попить, ни поесть, ни поспать-отдохнуть! » Илья Муромец выходит на свободу Понависла над Русью ночь темным-темна, Растемным-темна ночь темнешенька. В темноте-черноте, непрогляднне, Без путей, без дорог, в непроходине, Скоро-на-скоро там жена спешит, Быстро-на-быстро молодая бежит. То спешит-бежит к Илье Муромцу К полоненнику сюда посланница, Бережет-несет побережинку, Дорогую хранит сохранёночку: В правой рученьке — узелок парчевой, В левой рученьке — да кувшин золотой. В узелочике — хлебец-батюшка, В кувшиночике—сыта медвяная. Находила Авдотья подкопину, И кричала она призывным голосом: « Ты услышь меня, Илья Муромец, Ты ответь мне, Авдотье Рязаночке, Как живется тебе да как можется? » Доносился до Авдотьи от Ильи ответ: «Хорошо мне живется, дивно можется: Тут не хлебом я сыт, чистым воздухом, Не сытой медвяной, а водой дождевой. У меня постель мягче пуха-пера: Камни высечены, гладко выструганы, За подушку — рука богатырская, За одежку — с коня мягкий потничек. Ночью темною отдохну-сосну, Светлым днем беру богатырский меч, Бью да бью мечом стены каменные, Вырубаю на Русь выход-лестницу! » Как на стуле Батый сидит-рассиживает, И суды он, собака, рассуживает, Правежи, пес, над Русью выправливает, Еще новые походы задумывает: «У меня в полону Русь разбитая, Во подкопище — Илья Муромец. Он погиб там давно от жажды-голода. А себе я собрал рать походную, Рать буйную, сильнее прежнего. Уж и мне ль сейчас по подсолнечной Не пройтись воеваном-хозяином! Слуги мурзы мои вы улановые, Вы идите-спешите в тот подкаменный гроб, Вы тащите-несите кости белые, Все останки сюда Ильи Муромца. Я из черепа чашу сделаю, Буду пить из нее зелено вино! » Торопливо-ретиво ко подкопине Поспешают посланцы Батыевы. Но еще и того торопливее Ко Батыю назад от подкопа спешат: « Ты послушай, наш владыка государь Батый, Мы увидели там чудо несвиданное, Мы услышали там диво неслыханное: Богатырь Илья — он жив-здоров! Он в ущелье кремневом-серокаменном Превеликие камни откалывает, Строит витязь наверх выход-лестницу! » Царь Батый сидит, бирюком глядит: «Русь повержена, обесславлена, Обессилена — не восстанет она! Я над нею навеки стал владыкою. Только этот Илья — он угроза моя, Он под царство мое подкопается! Гей, батыры великие, могучие! Вы берите опутья шелковые, Припасайте железы булатные, Вы берите-вяжите Илью Муромца, Вы железными цепями оковывайте, Приводите его из ущелья того, Награжу вас наградою великою! » Все батыры стоят-переминаются: Их награда собой не влечет, не манит! Им к Илье идти — там смерть найти, Им ослушаться — голова долой! Кто же выручит их из беды такой? Выручал силачей оробелых мудрец Мурлыкан-Таракан Тараканович: «Повелитель земли, царь подсолнечной! Я смиренно целую след от ног твоих, Да внемли ты словам недостойным моим: Нет у нас богатыря, чтобы смог Илью Оковать-связать, привести сюда! Нам не взять Илью нынче силою, Мы возьмем Илью завтра мудростью! Ты поставь, повелитель, караулы кругом Ко подкопному ущелью каменному, Чтобы тур-коза не подбегивала, Сера утица не подлетывала, Люди русские не подхаживали, Хлеба-яств туда не поднашивали, Без еды, без воды в подземелине, На бесхлебице силы потратятся, Обессилеет Илья, посостарится, Мы тогда его вголоручь возьмем! » Как сказано, так и сделано. Доносили Батыю доносчики: «Раньше было — Илья, будто гром, гремел, Нынче стало — Илья весь день молчит, Не гремит, не шумит, не объявится, То ли умер Илья, то ль кончается! » Царь Батый повеселел, нарядил-приказал: «Привести из подкопа Илью Муромца, Хоть живого доставить, хоть мертвого! » Набежали, поспускались ордынцы к Илье, Облепили, похватали, поопутали, Оковали во железа во гремучие, Во ручные, во ножные, во заплечные, Приводили, становили супротив царя. Вот Батый над Ильей изгаляется: «А ты, старая ты кляча голоребрая, Не тебе было, кляча, воевать-дерзать Супротив меня, Батыя Батыевича! Мне б тебя, старый хрыч, да на кол посадить, Мне б хребет тебе переломить пошло! Только вины твои я прощаю тебе! » Вот распутан, развязан, раскован Илья. Царь Батый его уговаривает: « Ты стар казак Илья Муромец, Ты садись со мной за единый стол, Веселись, ешь, пей и сытно, и пьяно, Надевай мою одежду драгоценную, Золоту казну держи мою, издерживай, Послужи зато верой-правдой мне! » Закричал Илья громким голосом: «Ах ты, пес ты бесхвостый, ты собака Батый! За казну не продается служба русская, Не меняется, не покупается! Отойди ты с татарами от русской земли, Коль охота, собака, быть тебе живым! » А и тут Батыю за беду стало, За великую досаду показалося, Приказал он Илью вновь связать-заковать. И схватили, связали, заковали Илью, Поопутали опутьями хлестистыми, Но Илья стоит да свое твердит: «Уходи, шелудивый ты пес Батый, Очищай от поганых землю русскую, Если хочешь, собака, остаться живым! » От речей от таких царь Батый пуще лих, На куски он от злобы разорваться готов. И плюет он Илье в очи ясные: «Ай, русский люд — он всегда хвастлив! Он хил, он слаб, а глядит как хват! Ведь опутан весь, будто лысый бес, Что ты хвастаешься да бахвалишься? Эй вы, слуги мои! Отсеките ей башку пустоглупую, На копье-острие пронесите ее Русским людям на страх-устрашение, Нам, татарам всем, на утешение! » Забирали, уводили татары Илью На широкое раздолье Куликовское, Ко плахе той ко осиновой. Заставляли Илью буйну голову Под меч склонить, под зарез положить! Тут-то силы возродились да взыграли в Илье, Поломал он оковы все железные, Изорвал чембуры на могучих плечах, Посрывал все опутья на руках и ногах. Оглядел Илья басурманский круг, Ухватился за плаху за осиновую, Распрямился Илья во всю силу-рост, Размахнулся осиновой плашицей, Что горох, супостаты посыпалися, Полегли подряд и не встанут вовек! Налетала на Русь та орда, словно гнус, Да в бореньях с Ильей поиссякла вся. Был Батый да в конец избатыился! Последнее побоище с татарами Наезжало царище Мамаище, Выходило, голосило да вопило оно: «Эй вы, мурзы мои, слуги борзые, Кто умеет разговаривать по-русскому? » Мурза-бурза один тут выскакивал — Он стар, горбат, наперед покляп 1, У него нос крючком, а лицо сморчком, Борода клочком, губки трубочкой, Волосье на голове редковатое, 1 Покляп — согнут. А глаза у него вороватые, У него синь кафтан — поперек карман, На ногах сапоги — носки лыжами. Говорит мурза тот татарович: «Уж ты гой еси, царище Мамаище, Я по-русскому умею разговаривать, По-немецкому подъязычивать, По-арабскому растолковывать, По-татарскому растолмачивать! » «Поезжай, мурза мой сын татарович, Отвези-передай Илье Муромцу Посольский лист скорописчатый, Пусть платит мне дани-выходы И сдается без бою-кроволитья он! » Вестник злой на коня скоро-борзо скакал, Налетал на Илью, на богатырский стан. Как врывьлся он, не здоровался, А кидал ярлыки на дубовый стол. Ярлычки те Илья перечитывает, Причитаньем гореванным сам причитывает: «Охти мне, охти мне, охти мнеченьки1! Ай, не вёшна вода обтопила нас, Ай, не зимняя вьюга снегов нанесла, Обложил нас царище Мамаище Без числа да без сметы силой воинской. Мне платить — не платить дани-выходы, Чтоб без бою кроволитного, без сеченья? Ты, Алешенька, свет Попович млад, Ты немилостивого задари посла! » Мурза-бурза дары принимал-забирал, Он дары принимал да челом не бивал, Уезжал ко царищу Мамаищу. Чтобы думы развеять, жар в душе охладить. Выходил стар казак из бела шатра. Поглядел Илья на небо туманное. Небо облаками все заоблачено, Оно тучами все затучено. Высока гора, так вершинушка Вся туманами затуманена. Велика судьба, так и грудь-душа Вся заботами переполнена. «Налетайте вы, ветры буйные, Да повейте вы, вихри грозные! Поразвейте все тучи черные, Засияй над Русью, красно солнышко! Только мне не сиять больше старому! Ах ты, старость, ты старость невеселая, Невеселая старость ты глубокая, Старость грузная да на триста лет, Что на триста лет, да пятьдесят годов! Ты застала меня, старость старая, В чистом полюшке, во ковыльной степи, Настигала меня хищным коршуном, Налетела ты черным вороном, Да и села на мою буйну голову! Где ты, молодость молодецкая? Воспокинула ты старинушку, Улетела ты, моя молодость, За леса, за моря ясным соколом! » Илья Муромец Добрынюшке наказывал: «Ай, Добрыня ты свет Никитьевич, Ты садись за бумагу, поспеши-напиши Тридцать позывов русским витязям! Ты, Михаилушко свет Данилович, Те призывы по Руси развези-разнеси, Созови всю дружину на почестный пир, На последнее побоище с татарами! » Написал Добрыня все посланьица, Принимал их Мишатка Ловчанинович. Легкой белкой он на коня скакал, Серым зайчиком по полям бежал, Ясным соколом, буйным кречетом На заставы богатырские прилетывал, Созывал на бой дружину русскую. Илья Муромец Добрынюшке приказывал: «Поезжай ты, Добрыня, в поле чистое, Посчитай-посметь вражью силу-орду! » И поехал Добрыня подсчитывать, Неусчитанную силу усчитывать. Осмотрел-оглядел все с высоких гор, Воротился-привез весть нерадостную: «Ай же ты, стар казак Илья Муромец, Я привез — не привез тебе сметицу Про татарскую силу про ордынскую. Чтобы силу ту описать-сосчитать, Надо тридцать три скорых считаря, Да тридцать три быстрых писаря, Да три года и три дня надо времени! » Собралась-солетелась Русь дружинная, Русь дружинная, богатырская. Таковы слова говорил Илья: «А не медлить нам, дружина святорусская, Не давать нам царищу Мамаищу К битве прежде нас изготовиться. Мы вперед пойдем, мы ему привезем Дани-выходы боем-сеченьем! Сам первым я еду в силу-орду. Засвистит когда Святогоров меч, Зазвенит моя кольчуга серебряная, Загудит быстра калена стрела, Заревут татарове поганые, Вы садитесь тогда да на борзых коней, Вы скачите на силу на неверную. Вы идите-скачите со всего рывья, Вы секите-рубите со всего плеча, Вырубайте поганых до последнего! » Ходко-быстро скакал стар казак на коня. От земли добрый конь отделяется, По-над чистыми полями расстилается. Илья Муромец к Мамаю заявляется. А сидит-то царище, как свиньище, На девяти столах, на десяти скамьях, А глазища-то у Мамаища И черным-черны, и пустым-пусты. Бородища-то у Мамаища Из трех волосин, как из трех ветлин. А носище-то у Мамаища, Будто палка-клин дровокольная. Он сидит-глядит, сам посапывает, Он пустой башкой да покачивает, Илье Муромцу выговаривает: «Аль потолще посла Русь не припасла? Ну и как вы там приготовились? Все ль поправились, все ль покаялись? Все ль дороги мне поочистили, Все ль постои да конюшни поустроили? » Поспешал-отвечал Илья Муромец: «Мы поправились, мы покаялись, Повстречать тебя, царь, приготовились, Поустроили конюшни лошадиные, Понастроили дома постоялые! » Был рад тут поганище Мамаище: «Мудрый, видно, у вас Илья Муромец: Понял силу мою, не перечится, Загодя сам Мамаю покоряется! А каков же собой Илья Муромец? Как велик, как толст, как высок на рост? » «Ты глянь на меня, царь Мамаище, У нас Илья — он весь, как я: Он и ростом, и толстом, и величеством! » «Это что ж еще за богатырь такой? Мне ль с такой мелкотой выходить на бой: Я такого Илью, как веревку, совью, В три дуги согну да в песок сотру! » Эти речи Илье не показалися, У Илюшеньки сердце раскипелося, Молодецкие плечи распрямилися. Раззадорился Илейко, разретивился, Долго он не стоял, не раздумывал, Вынимал он свой Святогоров меч И сносил ему, Мамаищу, голову… Зачинал Илья богатырский бой. Засвистел тогда Святогоров меч, Зазвенела кольчуга серебряная, Загудели стрелочки каленые, Загремела палица булатная, Заревели татарове поганые. Позаслышала дружина этот бой удалой. На коней она посажалася, На поганых басурманов напускалася. Начиналось великое побоище На Дону, на Непрядве — Куликовское. Первым в битве головушку буйную Положил за Русь Пересвет-богатырь. И воскликнул тогда Илья Муромец: «Мы ли, братцы, будем горевать-бедовать? На миру богатырю и смерть красна! И красна эта смерть Пересветова! Кто падет вот такою смертью красною, Тот навеки бессмертным становится! » И махнул стар казак Илья Муромец Он рукою своей богатырскою. И сверкнул его Святогоров меч, Засвистал, заблистал, будто молния! Засверкали мечи у всей дружинушки, Зазвенели кольчуги серебряные, Запосвечивали шлемы золоченые, Засияли щиты богатырские, Загудели-запели тетивы на луках, Засвистели стрелочки каленые, Загремели палицы булатные, Заревели басурманы поганые: Сила русская ломит татарскую! Праворучь у Ильи — свет Добрынюшка, Леворучь там — Алешенька Попович млад, Про запас — Ермак Тимофеевич, Да Васильюшко сын Игнатьевич. Злы татарове гнутся и ломятся, Да назад-то проклятые не пятятся. А Добрыня отставал, а вот Алешенька Уходил вперед, опережал Илью. Богатырствует Добрыня, все рвет вперед: Сколько рубит мечом, вдвое топчет конем! Вдруг конь под Добрыней вспотыкается, А Добрыня на коня осержается, Он и бьет его до мяса черного. Конь вперед не идет, на дыбы встает. Пуще прежнего витязь осержается, В стременах над конем приподнимается. В этот миг перед ним, перед Добрынюшкой, Смерть грозная появляется, Престрашная, голозубая: «Стой, Добрыня, ты понаездился, На свой на век набогатырился! » Духом падает Добрыня, сам спрашивает: «Кто ты есть такой? Из какой ты земли? Для чего свои указы указываешь, Дела правого не даешь творить? » Отвечает смерть грозная Добрынюшке: «Я не царь, не король, не царевич я, Только всех богатырей, королей, царей Во Вселенной всей я всех сильней! Я — смерть твоя! Полно ратиться тебе, молодечествовать! » «Ай же, смерть моя, смерть престрашная! Как возьму я свою саблю острую, Отсеку тебе пустую голову! » Тут смерть в ответ расхохоталася, Мать — сыра земля восколебалася: « Не гордиться бы, богатырь, тебе, Перед смертищей не похваляться бы: В мире силы грознее грозной смерти нет! К гибели уготовь себя! Вынимаю я пилья невидимые, Достаю ножи наостренные, Подсеку тебе жилочки становые! Выну душу из тела богатырского! » Возмолился Добрыня к душегубице: «Пощади меня, смерть всесильная! Дай сроку мне на один хоть год! Победим-ка мы силушку татарскую, А тогда до тебя я и сам приду, Буйну голову я и сам сложу Под пилья-ножи твои невидимые! » Умолить-то смертину не умолишься, Сроку-воли у ней не упросишься. «Я не дам тебе жизни и на день на один! » «Дай мне времени, смерть, хоть на два часа! » «Я не дам тебе ни мига единого! » Доставала тут пилья зубчатые, Вынимала ножи наостренные, Подсекала смерть Добрыню, приговаривала: «Мой сегодня день, пированьице! Я Добрынюшку в этот миг подсеку, Погублю в другой Илью Муромца! » Позасекла смерть да Добрынюшку. Позакрылись у него очи ясные, Опустилися руки богатырские, Отслужилися ноги резвые, Повалился Добрыня со добра коня. Усмотрел-углядел Илья Муромец Эту злу беду со правой руки, Позвал-приказал молодцу Ермаку: «Ты послушай, Ермак Тимофеевич! Пал Добрынюшка во честном бою. Отмахалися руки богатырские, Отслужилися ноги резвые, И татарове одолевают там. Ты иди, Ермак, ты встань головой, Замени ты Добрынюшку Никитьевича, Окрыли поддружину оробелую! » Ходко-быстро скакал молодой Ермак, Полетел-заменил он Добрынюшку, Окрылил поддружину оробелую. Как на ту пору, на то времечко Богатырь Алеша далеко ушел: Сила гнется татарская и ломится, Уж назад от Алешеньки пятится. Возгордился Алеша со другами: «Вот мы, молодцы, дальше всех ушли! Подавай нам силу нездешнюю, Мы с любою оравою расправимся! » И на эти на слова на хвастливые Понадвинулась вдруг сила страшная, И не гнется та сила, и не ломится, И назад-то она уже не пятится. Рассержаются добры молодцы, Рассекают, разрубают, половинят врагов, Но стоят половины, не падают, Ко сырой земле они не клонятся, Оживают и лютеют и все в бой идут. И татарская рать не убавляется, А растет, все растет, умножается. Уж осиливают басурманины: Нету ходу вперед — вражья сила берет! И погиб тут Алешенька в неравном бою, Пали все и соратники Алешины. Как увидел то стар казак Илья, Что татар скопилась сила несметная, Призывал он Васюту Игнатьевича: «Ты иди-тко, Васюта, укроти-утиши, Что-то больно там татары расшумелися, Знать, Алешенька Попович позахвастался! » Полетел тут Васюта, на татар наскочил, Укротил-утишил басурманицу. А тут-то все цари поганые Позамыслили, позадумали, Сговорились погубить главный корень Руси: Навалилась орда на самого Илью. И предстала тут смерть перед стар казаком: «Полно ездить, старик, — понаездился! » Твердом духом не падал, громко крикнул Илья: «А кто ты есть и откудова? Для чего мне указы указываешь? » Рокотала-громыхала в ответ карга: «Я не царь, не король, не силач-богатырь! Я — последний твой миг, я — смерть твоя! » Илья Муромец про себя твердит: «На бою мне смерть ведь не писана! Мне бы смерти в лицо поглядеть — не сробеть, Смелым поглядом победить ее! Открывайся, смерть, ты курносиха, Рокотуша-старуха, слепоглазиха, Посмотрю на тебя, какова ты есть! Нету времени мне — Одолели басурманы, злые недруги! » Громыхнула смерть смехом-рокотом: «Старичище мне заприказывал! Не раскрою, нет, своего я лица! На мое на лицо не взглянуть никому: Не осилить смертного образа! Приготовься принять свой последний миг! » Закричал-зазычал громогласно Илья: «Ах, безносиха! Не грози ты мне, не пугай ты меня, Я хочу взглянуть в твою смертную Неудольную образинищу! » И хватает Илья богатырской рукой Покрывалину с лиходеихи. И воззрилась на Илью смерть ужасная, Рвется ужасом сразить Муромца. А не будь же он плох, неустрашимый Илья: Он глядит на смерть, он не смаргивает, Смертным ужасом не сражается. И звенит-гудит богатырская кровь, И растет душа в Илье великая, От бесстрашья удалого гордость смелая. И немеет смерть перед удалым бойцом, Опускаются ручищи костлявые, И гремят у старухи кости дряхлые, И в зубастом рту иозастряли слова. Кости-пальцы ее погремучие Пилья-зубья-ножи не захватывают, Наточенные не удерживают. А Илья все отвагою полнится. Он во все глаза смотрит смерти в лицо: «Ты сухая, ты ведьма стародряхлая, Плохо знаешь ты, видно, русский люд! Не туда пришла, не того нашла, Сторонись, старуха, держи около, Если хочешь унесть кости дряхлые: На бою мне, Илье, смерть не писана! » И окреп Илья сильным духом сцоим, И ударил по коню, и размял-растоптал Супостатицу свою смертищу. И почуял он вдруг легкоту на душе, Ликованье-отвагу безудержную. Засвистел Ильин пуще прежнего меч, Зазвенела кольчуга серебряная, Загремела громче палица булатная, Заревели татары неистовее. На убег побежали короли-цари, Впереди других царь Кучум летит, От Ильи спешит, сам криком кричит: «А не дай нам бог воевать на Руси, На бою, на войне с русским встретиться. Заречемся мы и на Русь ходить, И закажем ходить нашим детям мы, Нашим правнукам и праправнукам! » И бегут воеватели от русской грозы За поля, за леса, за горы каменные. Как на ту пору к Илье Муромцу Подлетел-подскакал молодой Ермак. Он просил у Ильи дозволенья себе За Урал да за Камень полететь-пойти, Там добить все татарские остаточки, Чтоб плодиться им было не от кого, Размножаться им было не от чего, Чтобы Русь никогда, на все времена Воевать-разорять было некому! Так просил Ермак и повыпросил Дозволенья от Ильи он от Муромца. За Уралом, за Камнем татарове И не ждали они, и не чаяли Гостя славного, гостя грозного, Удалого Ермака Тимофеевича. Но пришел он, Ермак, неотвратной грозой, Понадвинулся за горы каменные, На Тобол, на Иртыш, на Сибирку-реку, Разразился он, и пролился он Ветром-вихорем, громом-молнией, Тучей огненной над татарами. И погибли-сгорели, в прах развеялись Вековечные супостаты-враги, Приневольники-притеснители, Разорители те святой Руси! Слава славному, непобедимому Богатырству русскому извечному, Добру молодцу Илье Муромцу! Былины Старинные эпические песни, воспевающие жизнь и подвиги национальных героев прошлого, создавались всеми народами. Они уже давно и прочно вошли в сокровищницу мировой литературы. Вспомним, например, знаменитые эпопеи «Илиаду», «Одиссею», «Песнь о Нибелунгах», «Калевалу»… Вот к такому роду народной поэзии принадлежат и русские былины, или, как их иной раз называют, старины. В отличие от книжной литературы эпические песни-сказания развивались и распространялись устно — исполнительским путем. Они изустно переходили от одного певца к другому, передавались из поколения в поколение, из одной местности в другую. Былины содержат обширный материал о жизни русского народа. В некоторых песнях преобладает материал социально-бытового характера: рассказывается о героях мирного, созидательного труда, как, например, великолепная песня о чудесном пахаре Микуле Селяниновиче. В других повествуется о важнейших исторических событиях, главным образом в период между X и XVI веками, изображаются борьба с иноземными захватчиками, ратные подвиги народных героев, отстаивавших независимость нашей Родины. Русским народнопоэтическим творчеством созданы монументальные образы самоотверженных героев, воинов беззаветной храбрости, доблести и беспримерной воли. Возникшие первоначально на основе действительных исторических событий, былины в дальнейшем обрастали подробностями, рожденными художественным вымыслом их творцов. Поэтически воплощенные в былинах образы русских богатырей получили всеобщее народное признание, слушатели с живейшим интересом внимали певцам-сказителям, неторопливым речитативом ведшим рассказ-песню о подвигах героев. В течение многих веков былины, как и весь художественный фольклор, отвечали потребности народа в искусстве. А потребность в искусстве была большая. Вот почему талантливый сказочник, исполнитель — певец народных песен, сказитель былин — пользовались неизменным успехом и высоко ценились народом. Мне самому лет тридцать-сорок тому назад удалось встретиться со знаменитыми исполнителями былин, которые вдохновенно пели об Илье Муромце, Добрыне Никитиче и Алеше Поповиче — трех главных героях русского ратного эпоса. Следует отметить, что из этих трех главных образов, созданных русским народным поэтическим творчеством, образ Ильи Муромца во всех отношениях стоит на первом месте. В нем нашли воплощение народные представления об идеальном герое, что называется, без сучка, без задоринки. Об Илье Муромце создан цикл песен, составляющих поэтическую биографию богатыря, начиная от его рождения в крестьянской семье. Далее сле- дуют песни, в которых рассказывается о его беспримерной силе, независимом и свободолюбивом характере и беззаветной любви к Родине и к своему народу, во имя которого он совершал подвиги в борьбе с иноземными захватчиками — татарами. Непобедимым рачителем о своем народе и о своей Отчизне предстает перед нами герой русского воинского эпоса Илья Муромец. Однажды я спросил восьмидесятилетнего старика певца: — Неужели Илья Муромец владел палицей в триста пудов? И нисколько не удивительна эта вера в чудесное. Народ всегда мечтал об улучшении жизни на земле, облегчении тяжелого малопроизводительного труда. И эта мечта воплощалась в сказочные образы сапогов-скороходов, богатырских чудесных коней, которые «скачут выше леса стоячего, чуть пониже облака ходячего» и доставляют наездника-богатыря на большие расстояния со скоростью в ту пору невозможной. Люди мечтали летать, как птицы, — был создан образ ковра-самолета и т. Ныне дерзкая мечта, рожденная народным поэтическим творчеством, претворилась в реальную действительность. И более того: действительность значительно обогнала мечту того времени. А былины и сказки мы теперь воспринимаем как культурное наследие русского народа, в котором нашла яркое воплощение душа народная, всегда осуждавшая зло, утверждавшая добро и справедливость и страстно призывавшая к тем грандиозным свершениям, какие осуществил и продолжает осуществлять советский народ. На произведения народной поэзии, в том числе и на эпические песни о русских богатырях, первыми обратили внимание писатели и ученые начала XIX века, поставившие своей целью бороться за народность русской литературы и русского искусства. Хорошо известен интерес к русской народной песне и сказке гениального поэта А. С тех пор ни один большой русский деятель культуры не обходил своим вниманием народного поэтического творчества. В нем искали и неизменно находили богатейшее содержание, своеобразие национальной формы и красоту русского языка. Русские былины, записанные их собирателями в течение двух последних веков в большом количестве, много раз печатались в научных изданиях и широко известны не только в Советском Союзе. Они наряду с эпическими творениями других народов давно вошли в золотой фонд мировой литературы. Научные записи былин печатались в учебных пособиях по литературе и в популярных изданиях. Но записанные и воспроизведенные в книге для чтения былины, как, впрочем, и другие виды народного поэтического творчества, во многом утрачивали поэтическое обаяние. Произошло это, во-первых, потому, что словесный текст, слово в фольклорном произведении было рассчитано не на зрительное восприятие, как в книжной литературе, а на слуховое восприятие. Следовательно, и речь в фольклорном произведении строилась по законам устной, а не письменной речи. Во-вторых, былины, как о том говорилось, пелись. Значит, слово в таких вокальных произведениях поддерживалось и подкреплялось мелодией. Отсюда и ритмическое своеобразие этих произведений. В-третьих, исполнитель, «играя» песню, широко пользовался многообразными впечатляющими средствами исполнительского искусства: тут и импровизация, и мимика, и жест исполнителя. А ведь в книге перед читателем предстает лишь словесный текст, начисто лишенный мелодии и всех остальных художест-венно-впечатляющих средств исполнявшегося когда-то произведения. Кроме того, в документально-научных записях былин очень много старинных, вышедших из употребления слов — архаизмов и местных речений — диалектизмов, понятных лишь в какой-то определенной местности и малодоступных широкому читателю. Все это определенно мешает иной раз понять и ощутить красоту языка и стиля былин, затрудняет и понимание содержания, смысла произведения. Настоящая книга предлагает читателю русские героические песни об излюбленном народном богатыре Илье Муромце в поэтической обработке знатока и ценителя русского эпоса Василия Старостина. Может возникнуть вопрос: а не нарушается ли в литературно-поэтической обработке подлинность былин? Надо сказать, что такое, явно ошибочное, на мой взгляд, мнение существовало в течение долгого времени. При этом говорилось о том, будто не только нет никакой нужды в создании литературных вариантов фольклорных произведений, издаваемых для широкого читателя и в том числе для детей, но что и заниматься-то этим предосудительно, что надо издавать «подлинно народные» былины, песни и сказки имелась в виду публикация документальных записей ученых-собирателей , что, дескать, в литературной обработке эти произведения уже перестают быть народными. Вряд ли надо доказывать, что такое понимание народности произведений искусства выглядит весьма примитивным. Как уже говорилось выше, былины, как и все остальные виды народного поэтического творчества, создавались, жили и распространялись устным путем и представляли собой искусство устно-исполнительское.